Сто дней до приказа

Поляков Юрий Михайлович

– - Ты будешь говорить?
– - спохватившись, спросил меня Титаренко, за долгим монологом он совершенно забыл о своих председательских обязанностях.

Говорить... В розовощеком детстве я очень любил смотреть телевизор, особенно взрослые фильмы, где постоянно кто-то с кем-то спорил. Конечно, мне были непонятны причины их разногласий, меня волновало другое: кто прав? Я спрашивал об этом отца, он, не задумываясь, указывал пальцем на мечущийся по экрану серо-голубой силуэт и объяснял: вон тот! Тогда у меня возникал другой вопрос:

если "вон тот" прав, то почему же этого никак не хотят понять другие люди из телевизора? Почему? С возрастом я понял: мало знать истину, нужно еще иметь луженое горло, никогда не лопающееся терпение и крепкую, как нейлоновая удавка, нервную систему...

– - Ребята,-- с соглашательской гнусавинкой заговорил я, обводя взглядом "стариков",-- пусть каждый из нас останется при своем мнении... Пусть! Но ведь нужно быть человеком независимо от того, сколько ты прослужил. Знаете, у меня все время не идет из головы рассказ замполита о тех "дембелях" из Афгана...

– - Ты еще Олега Кошевого вспомни!
– - осклабился Зуб.

– - Заткнись, кретин,-- взорвался я, понимая, что все порчу, но остановиться не мог.-- Тебе, как человеку, про Елина рассказали, а ты что сделал, подонок?!

– - А что Елин сделал?--передразнил ефрейтор.-- Бегал жаловаться замполиту!

– - Кто тебе сказал?

– - Видели...

– - За стукачество наказывать надо!
– - сокрушенно покачал головой Шарипов.

– - В самом деле, Леха, такие вещи прощать нельзя!
– - поддержал Чернецкий, отрываясь от хлебных шариков.-- Чтоб другим неповадно было!

– - Пусть только из наряда вернется!
– - Зуб стукнул ребром ладони о табурет.

И я понял, что теперь нужно спасать не абстрактную идею казарменного братства, а конкретного рядового Елина с редким именем Серафим.

– - Он не жаловался. Это точно!
– - твердо сказал я.

– - Откуда же комбат все знает?
– - ехидно поинтересовался Зуб.

– - А ты думаешь, у комбата мозгов нет, и он не догадывается, кто больше всех к молодым лезет?

– - А почему же Уваров раньше молчал?

– - А ему так спокойнее: ты молодых держишь, он -- тебя, и полный порядок. Только вот накладочка вышла: замполит засек, как Елин выдранные пуговицы пришивал... Понял?

– - Понял! Ты сам комбату и настучал!

– - Что-о?!

– - Малик видел, как ты в штаб бегал!
– - торжественно сообщил Зуб.

Повисла тяжелая, предгрозовая тишина. Хорошо телевизионным героям, они в конце концов доказывают свою правоту, в крайнем случае дело заканчивается оптимистической неопределенностью! А что делать мне? Оправдываться, суетливо пересказывать разговор Уварова и Осокина, а потом снова уверять, что Елин не ябедничал... Можно... Но мной овладела какая-то парализующая ненависть ко всему происходящему, какое-то черное равнодушие...

– - Леха, почему ты молчишь?
– - тревожно спросил Чернецкий.-- Зачем ты ходил в штаб?

– -

Стучать,-- коротко и легко ответил я.

– - Ты соображаешь, что несешь?
– - медлительно опешил Титаренко.

– - Могу повторить: сту-чать...

– - Купряшин, не выделывайся, не ври! Скажи, что ты врешь -- почти просил меня Валера Чернецкий.-- Он сейчас скажет!..

Я молчал. Ребята сидели потупившись. Цыпленок смотрел на меня с ужасом. За обоями скреблись мыши. Титаренко встал:

– - Какие будут предложения?

– - Гнать его из "стариков"!--сладострастно крикнул Зуб.

– - Будем голосовать?
– - неуверенно спросил сержант.

И мне стало смешно. Как же в нас въелся дух всяческих заседаний, если даже сейчас не нашлось никаких других слов! Может быть, они еще постановление станут читать?

– - Единогласно...-- обведя взглядом поднятые руки продолжал Титаренко.--Принято решение: считать Купряшина... Ну, в общем, с завтрашнего дня до "дембеля", Леш... Купряшин -- салага. Кто будет относиться к нему иначе, накажем точно так же... Ясно?

– - Отваливай!
– - с холодным удовлетворением глядя мне в глаза, скомандовал Зуб.-- Тебе здесь больше делать нечего. Здесь "старики" гуляют!

Я встал. Титаренко смотрел в сторону. Цыпленок ерзал от страстного желания помчаться вниз и сообщить однопризывникам потрясающую новость. Чернецкий выложил из серых хлебных комочков цифру "100".

– - Ну, так чью койку мне завтра заправлять?
– - спокойно спросил я членов высокого совета. Никто не ответил.

12

Но кто же мог подумать, что Елина найдет Цыпленок?

Я слышу испуганное "идите сюда!" и, путаясь ногами в мокрой траве, бросаюсь на голос. Возле подпрыгивающего на одном месте Цыпленка стоит запыхавшийся Титаренко. Следом за мной подбегает Чернецкий, он застывает рядом, и я щекой чувствую его прерывистое дыхание. Наконец, тяжело сопя, подваливает Зуб.

– - Во-он валяется!
– - поясняет Цыпленок, тыча пальцем.

Мы всматриваемся: Елин лежит во рву, скорчившись калачиком и уткнувшись лицом в землю, на месте головы зияет густая тень, отбрасываемая разлапистым кустом. При свете луны виднеется спичка, забившаяся в рифленую подошву сапога, из-за голенища белеет уголок портянки.

– - Иди к нему! Иди, тебе говорят!
– - Титаренко с силой выталкивает Зуба вперед, но тот, заслоняя рукой лицо, отскакивает в сторону, а потом его сопение раздается уже за нашими спинами.

Никто не решается приблизиться к Елину, точно и не его мы искали всю ночь. Шарипов печально цокает.

К Елину неуверенным шагом подбирается... нет, крадется Цыпленок. Сердце, словно чугунное ядро, тяжко раскачивается в груди. Кажется, еще минута -- и оно, с треском проломив ребра, вырвется наружу. Валера Чернецкий больно сжимает пальцами мой локоть. Зуб уже не сопит, а стонет. Подбегает комбат. Фуражку он где-то потерял.