Сто два года
Шрифт:
Мне, маленькой девочке, из той «немецкой» жизни запомнились наши поездки на клубничные поля и в черешневые рощи, где для нас, победителей, немцы собирали корзины отборных ягод и приносили к машине. Я помню чувство неловкости, которое при этом испытывала. А ягодам была рада, я ведь даже не знала тогда, как они растут, и что они вообще есть на свете, и что бывает так вкусно. Откуда мне было это знать?!
А наши поездки в «западную зону»!
Берлин, как известно, в 1945 году был разделен между победителями на четыре части (зоны). Для русских женщин самой желанной была поездка в американскую зону. Там быстро привели улицы в порядок, отремонтировали дороги, дома, открыли большие, нарядные магазины с множеством товаров. По улицам разъезжали «виллисы»
Часто машина «с белыми шлемами» медленно ехала прямо перед нами, полицейские, обернувшись, рассматривали мою маму, смеялись, причмокивали, говорили что-то на своем американском языке, и все это должно было выражать восхищение молодой, красивой женщиной, ехавшей с двумя девочками. Я теперь их понимаю.
Так она тогда выглядела.
Конечно, все на нее заглядывались.
Жаль, фотографии неважные, очень уж старые.
Это все, что удалось с ними сделать.
Мама была очень хороша собой: яркая блондинка с большими голубыми глазами, красиво одета, ухожена и совсем не плохо воспитана. Держала себя с достоинством, принимала восхищение как должное, то есть не реагировала, и тем еще больше разжигала любопытство и желание разглядывать ее.
Наконец, насмотревшись, полицейский джип сворачивал. Мы могли ехать дальше, по магазинам, где маму частенько ожидали сюрпризы. Например, на входе в магазин американцы устанавливали под полом мощный вентилятор, юбки у женщин поднимались, а что уж, можно было там разглядеть, что называется, каждый раз по-разному, у кого что. У мамы всегда все было в порядке, красивое белье, купленное у тех же американцев, стройные ноги в модных чулках и туфлях на каблуках. А они, конечно, хотели увидеть рейтузы с резинками, которые тогда носили все советские женщины, похохотать, поиздеваться. Но не тут-то было! Только не над Аней, Анной Петровной, нашей мамой и папиной женой! Она, зная про эти шутки, спокойно стояла с поднятыми юбками и ждала, когда выключат вентилятор, потом также спокойно брала нас за руки и медленно шла по магазину. Просто молодец! Она и потом часто вела себя так по жизни в критических ситуациях. Спокойно, с достоинством, как немногие.
Глава четвертая
Моя мама из Винницы. Там она родилась и жила до замужества. Там родила Иру и, уезжая к мужу в Москву, просила родителей отпустить с ней младшую сестренку. Не отпустили. Еще не было никакой войны, еще никто не мог себе представить, что случится с городом Винница и ее жителями с приходом немцев. Мамины родители – местная интеллигенция. Бабушка – стоматолог, дедушка – бухгалтер высокого класса, известный всему городу.
Немцы, как только оккупировали город, всех евреев отправили в гетто. Дедушка хотел спрятать жену и дочь и мог это сделать. Но бабушка считала немцев нацией культурной и верила, что ничего плохого они им не сделают, скоро домой отпустят. Взяла дочку, нехитрые пожитки и пошла. Ненадолго же. Деда практичные немцы использовали, как бухгалтера.
Всех жителей гетто уничтожили зверски. Очень скоро. Дед сошел с ума и тоже умер.
Можно себе представить, как моя мама ненавидела фашистов! Что чувствовала, когда в Германию приехала? Что пережила? Но именно она не захотела, чтобы стариков, хозяев виллы, где мы жили, выгнали из дома. Не умела и
Этот они, мамины погибшие самые родные люди.
Осталась жить только она.
На фото мама – в центре, наверху.
На папу своего как похожа, да?!
Советская родная власть тоже постаралась.
В расправе над маминой семьей фашистам не уступила, а уничтожила лучших ее представителей. Убила. Их было три брата и сестра – мамина мама, моя бабушка. Бабушка, вы знаете, погибла в гетто. Один брат работал с Якиром. Оба расстреляны. Второй брат, мамин дядя Юзек, был секретарем одного из киевских райкомов партии. Расстрелян. Третий брат, дядя Дима – ответственный работник угольной промышленности, – семнадцать лет провел в советских концлагерях. Вернулся больной с большим горбом на спине и… замолчал навсегда. Никогда, никто не услышал от него ни одного слова о его жизни в лагере. И было в этом молчании столько ненависти, что никто и не решался что-то у него спросить. Не понимаю, как он с этим жил! И как моя мама жила?! Не девочка уже, чтобы совсем ничего не понимать. Как же она пережила все это?! Бедная моя мама.
Несколько дней назад я получила письмо из Израиля.
Мамочка, дорогая моя! Смотри. Больше 70 лет прошло с тех пор, как не стало твоих близких. Теперь весь цивилизованный мир может об этом ужасе знать, увидеть фотографии этих удивительно красивых людей (я посылала в Израиль). Твои дети, внуки, правнуки могут поехать в Израиль, постоять в скорбном зале памяти мориального комплекса холокоста. Я уже была и опять поеду. Слава Богу, имена наших погибших близких увековечены еще при моей жизни, я успела им поклониться. Теперь и ты знаешь.
Моя мама умела любить и прощать. И не прощать тоже умела. Каждый человек имеет право не прощать. Отцу прощала всё. Но пусть только кто-нибудь попробует сказать о нем плохое слово! Не простит никогда.
Как-то, уже в Москве, мы всей семьей ехали в трамвае по Пятницкой улице, где жили, на Серпуховку, к друзьям встречать Новый год. Мы стояли вчетвером на задней площадке, трамвай был полон. На маме шубка из норковых лапок, из-под нее – длинное платье из мягкой ткани с люрексом, красно-вишневое. И лаковые туфли на каблуке. Весь трамвай ее рассматривает. Еще бы! Кто тогда, после войны, так одевался?! Да, и хороша очень.
Вдруг прямо на туфли падают розовые кружевные трусики. Лопнула резинка. Трамвай ахнул. Мы с сестрой замерли от ужаса. Папа молча отвернулся к окну. А что же мама? И бровью не повела, переступила через упавшие трусики, взяла нас за руки и: «Володя, выходим», – вышла на ближайшей остановке. Мы с Ирой, конечно, заверещали, стали обсуждать немыслимое это происшествие, а мама: «Поговорим о предстоящей встрече Нового года. У кого подарки детям?» Она вела себя так и в более серьезных ситуациях, редко жаловалась и очень редко плакала. У нее был сильный характер.
Ее самая близкая подруга Ева, та самая, к которой мы ехали встречать Новый год, много лет спустя на папином юбилее посвятила ему стихи. Они с мамой вместе работали, вместе жили в эвакуации, вместе растили детей и любили друг друга. Нет бы Еве просто рассказать, какой Володя красивый и умный, она для рифмы и по глупости, без всякого желания обидеть, воткнула в свои плохие стихи, как Анечке было с Володей нелегко, ведь его так любят женщины!
Дело было в ресторане гостиницы «Москва», гостей человек пятьдесят, родственники, близкие друзья, поздравления, пожелания. И тут Ева со своими «гениальными» стихами! Я сидела напротив родителей и увидела, как мама окаменела. Ни слова не произнесла, улыбаться, правда, перестала.