Сто осколков одного чувства
Шрифт:
– Почеши мне спинку, пожалуйста...
– Крылья режутся?
– А хоть бы и крылья... Вот вырастут – и улечу от тебя.
– Не говори так.
– Почему?
– Нипочему. Просто. Не говори...
...Старик отошел от окна. В лунном свете, как небезызвестное пенсне, отсвечивала стеклянная рамка.
«Распорядок дня на завтра, 10 октября 1948 года...»
День, который начался, как любой другой. И не закончился до сих пор. И не закончится, пока Ли не придет на свидание. А она придет обязательно. Не правда... ли?...
Эротический этюд # 24
Последние несколько недель ей было не до сережек.
– Для начала неплохо, – Она улыбается сама себе и раскрывает косметичку.
В зеркале отражается красивая семнадцатилетняя девица, кровь с молоком, клубника в сметане. Кроме сережек, на ней пока нет ничего, и вся она – как голая сцена, на которой начинают расставлять декорации перед спектаклем. А колдовской театральный дух еще хранит нафталиновые воспоминания о предыдущем, с иными декорациями, поставленном на той же сцене по другой пьесе.
У пьесы странный сюжет, и, пока девочка раскрашивает свое лицо, я деликатно отвернусь и перескажу тебе то, что знаю.
Представь комнату, тесную, как табакерка, для двух чертиков, которые в ней обитают. Один из них – маленькая девочка, заморыш, в котором трудно предположить нынешнюю красавицу с такими... Впрочем, я обещал отвернуться. Отворачиваюсь и продолжаю.
Так вот, маленькая девочка с глазами мангуста жила в табакерке не одна, а с мамой. Мама у нее была красивая, но бедная, и поэтому казалась иногда форменной уродиной. Особенно когда возвращалась из своей грошовой конторы поздно вечером, с тяжелыми сумками, в которых никогда не бывало гостинцев, только самое необходимое. Но иногда мама вспоминала, что она – красавица, и доставала бутылку наливки, которую делала сама из подобранных на улице гнилых абрикосов. Раскрасневшись, она звала свою девочку и рассказывала ей странные красивые истории. Потом укладывала ее спать и уходила из дома, а возвращалась не одна, а с каким-нибудь дядей. Девочка притворялась, что спит, но мама все равно на всякий случай вешала через всю комнату большую простыню и выключала верхнюю лампу, оставляя только маленький ночник у своей кровати...
...Все, ресницы готовы. Можно было их и не красить, и так за брови задевают. Да и румяна накладывать глупо. Вот тени не помешают, чего нет, того нет...
...тени, которые девочка видела на растянутой простыне, были для нее вместо снов. Когда глаза привыкали к полумраку, ночник рисовал на простынях тени мамы и того дяди, который с ней сегодня. Они все были разные, эти тени. Даже мамина тень всегда была разной, как будто очередной спутник дарил ей новую, непохожую на предыдущие. Эти тени боролись, ласкались, сидели порознь, иногда даже дрались. Все это сопровождалось разными звуками и запахами, но как раз звуки и запахи были очень похожи один на другой. А тени были все разные, за ними было интересно и грустно наблюдать. Почему грустно? Сейчас расскажу, только взгляну на нашу героиню...
Похоже, с ней все в порядке. Хороша девка, ничего не скажешь! Нет, этот лак для ногтей тебе не подходит, возьми потемнее... Жаль, что она меня не слышит...
...Так вот, грустно ей было потому, что она очень любила свою маму, ведь кроме нее у девочки больше никого не было. В маминых рассказах назывались разные важные родственники, даже один генерал, но они все были какие-то далекие, эти родственники, и девочка их никогда не видела. А вот маму она видела каждый день и очень за это любила. Но, когда приходили в гости все эти дяди, мама вела себя с ними так, как будто они и были родственники. Кормила, чем могла, обнимала и целовала. Девочке это было очень больно. Ей все время хотелось крикнуть: «Мама, я не сплю!», но она понимала, что маму это не обрадует, а очень огорчит, и она молчала. Она лежала, никому не нужная, смотрела странное черно-белое кино на экране простыни и тихонько плакала, пока не засыпала.
С тех самых пор она ненавидит кинотеатры. Когда она была там первый раз и увидела простыню размером с дом, с ней случилась истерика и пришлось вызывать врача, чтобы он сделал ей укол.
...Господи, где ты взяла такое белье? Ах, мамино... Не смей его надевать, ты что, с ума сошла?! Не смей! Слава Богу, кажется, услышала... Надевает платье на голое тело.
...Она росла нелюдимой, замкнутой девочкой, и, если речь заходила о поцелуях с мальчишками, она предпочитала подраться с ними. За это они уважали ее и приняли в свою компанию, научили свистеть, ругаться, стрелять из рогатки и презирать всех остальных девчонок. Но иногда ей самой хотелось поцеловаться, и она запиралась в комнате, чтобы обнять старого плюшевого медведя и в перерывах между поцелуями поведать ему, как тяжело ей живется. И это продолжалось бы всегда, но однажды случилось чудо, которое перевернуло всю ее жизнь. Как и всякое настоящее чудо, оно прошло незамеченным для остального человечества и осталось ее маленькой тайной...
Когда чудо начало свершаться, она этого даже не заметила. И только спустя несколько секунд поняла, что происходит что-то непонятное, невообразимое, сказочное.
Дело было в одну из тех ночей, когда мама была в гостях сама у себя. И, конечно, не одна, а с кавалером. Девочка никогда не видела их лиц, только силуэты, и этот не стал исключением. В тот вечер все начиналось очень страшно, потому что мама от поцелуев начала кричать, и девочка хотела побежать за милиционером, чтобы он забрал страшного дядьку. Но потом мама счастливо рассмеялась, и девочка поняла, что эти крики были не о помощи. Потом тени еще повозились немного, устраиваясь, и девочка уже приготовилась засыпать, как вдруг увидела, что на простыне происходит что-то непонятное...
...Да не надевай ты это кольцо! Оно старое, тяжелое, разве оно подходит к этому легкому летнему платью? И серьги не надо было надевать... Просто горе с тобой, глупая девчонка. Эти украшения только испортят твою свежесть и не дадут ничего взамен. Сними немедленно!.. Не снимает. Не услышала. Жаль...
...Мама уже спала, посапывая, когда на простыне появилась собака. Она повела ушами, открыла рот и тихонько гавкнула. Девочка оторопела, потом шепотом рассмеялась. Собака вздрогнула и исчезла. Девочка зажала рот рукой. Вместо собаки появилась забавная рожица и начала кивать, будто соглашалась с кем-то. Потом рожица тихонько сказала:
– Привет. Не спишь?
– Нет, – так же шепотом отозвалась Она.
– И мне не спится... – грустно сказала рожица, свесив нос.
– Почему? – прошептала она.
– Жалко засыпать, – серьезно сказал человечек. – Я так редко вижу твою маму.
– А ты что, знал ее раньше? – спросила Она.
– Да... – вздохнула рожица и исчезла. По простыне пролетела большая птица и скрылась. Потом вернулся человечек и снова вздохнул. – Я знаю ее уже много лет. И очень люблю...
– А почему вы так редко видитесь? – спросила Она, собираясь почему-то заплакать.
– Так получилось. Вернее, не получилось...
– Ты – мой папа? – спросила она, мечтая больше всего на свете, чтобы человечек ответил «да».
– Нет, – сказал человечек и снова надолго пропал. Она заплакала.
– А ты знал моего папу? – спросила она.
– Да... – ответил человечек откуда-то из-под одеяла. – Мы были большие друзья.
– А теперь? – спросила она.
– А теперь нет... – сказала рожица и снова вынырнула из-под одеяла. – А ты кого любишь?
– Мишку своего люблю. И ромашки. На них гадать здорово. И еще маму очень люблю.