Сто рассказов из русской истории. Жизнь Эрнста Шаталова. Навеки — девятнадцатилетние. Я вижу солнце. Там, вдали, за рекой
Шрифт:
— Прежде чем прийти к вам, я была у него… — тихо ответила Хатия.
— И что же?
— Болен Тараси… Третий день лежит в постели…
— Может, тебе все померещилось, Хатия?
— Нет, тетя Кето, не померещилось. Он придет к вам, и вы убедитесь сами…
Хатия направилась к двери. Я опередил ее и открыл дверь. Она осторожно вышла на балкон, спустилась во двор и ушла…
С тех пор тетя, казалось, потеряла дар речи. С утра до ночи ходила она понурив голову, словно разыскивая что-то дорогое,
Виссарион Шаликашвили, взобравшись на огромное бревно, топором вытесывал давильню [17] . Хатия сидела на балконе и с улыбкой смотрела на солнце.
— Здравствуйте, дядя Виссарион!
— Здравствуй, сынок! — ответил Виссарион, не прерывая работы.
— Сосо, это ты? — спросила Хатия.
— Я.
— Где сейчас солнце, Сосо?
— Где ему быть? На небе.
— А в каком месте?
— Гм… над черешней.
— Если над черешней, то я вижу солнце!
17
Давильня — большое полое бревно, в котором давят виноград.
— Точно, над черешней!
— Папа, — обратилась Хатия к отцу, — что тебе сказал врач в Батуми?
— Сколько раз тебе повторять?
— Повтори еще раз. Пусть услышит Сосо!
— Врач сказал, что, если незрячий человек видит солнце, ему можно возвратить зрение.
— Слышишь, Сосойя?
— Слышу, Хатия… Спустись-ка на минуту, есть дело. Хатия спустилась во двор, подошла ко мне и остановилась.
— Я знаю, зачем ты пришел, Сосойя!
— Что ты сказала тете такое, что женщина потеряла покой? Хатия не ответила. Она отстранила меня, направилась к калитке, открыла ее, вышла на дорогу и медленно зашагала к нашему дому. Я последовал за ней.
Хатия остановилась во дворе и спросила:
— Где тетя Кето?
— Тетя! — позвал я.
Тетя вышла на балкон.
— К тебе пришла Хатия.
Тетя вздрогнула. Она быстро сбежала по ступенькам лестницы и подошла к нам.
— Что случилось, Хатия? — спросила она, и голос ее задрожал.
— Здравствуйте, тетя Кето… Ничего не случилось… Просто я соскучилась по вас… Вот и пришла…
Тетя улыбнулась, обняла Хатию за плечи и повела ее в дом.
— Может, помочь вам по хозяйству, тетя Кето?
— Нет, девочка, спасибо тебе!
— Кукурузу молотить…
— Эх, детка, была бы кукуруза, найдется кому ее молотить… — вздохнула тетя. — Есть же у меня Сосо…
— Сосо лентяй, — улыбнулась Хатия.
Я слушал их и ничего не понимал.
— У
Хатия присела на травку, мы — рядом с ней.
— Спасибо тебе, Хатия, и отцу твоему большое спасибо! Не нужно нам кукурузы, она вам больше пригодится…
— Вечером папа принесет вам пуд кукурузы… — Хатия помолчала, потом тихо, почти шепотом, сказала: —А знаете, тетя Кето, то, что я тогда сказала вам, оказалось неправдой!
— Что?! — вскрикнула Тетя.
— Да. Неправдой. Ошиблась я, показалось…
Тетя подозрительно посмотрела на меня, потом на Хатию.
— А теперь ты говоришь правду?
Тетя встала. Я смотрел на Хатию разинув рот.
— Теперь я говорю правду, а тогда ошибалась. Я долго потом думала и поняла, что ошиблась! — ответила Хатия с улыбкой.
— Поклянись, Хатия! — сказала тетя, и я почувствовал, что у нее от волнения сперло дыхание.
Улыбка исчезла с лица Хатии. Она медленно встала и выпрямилась перед тетей.
— Кем мне поклясться, тетя Кето?
— Поклянись матерью, Хатия!
Хатия долго молчала. Потом она отчетливо произнесла:
— Клянусь могилой матери, тетя Кето!
— Девочка моя дорогая! — тетя обняла Хатию, осыпала поцелуями ее лицо. — Значит, ошиблась ты? А я-то… — Она вдруг разрыдалась, закрыла лицо руками и бросилась в дом.
Хатия стояла не двигаясь и улыбалась своей милой, чарующей улыбкой. Хатия улыбалась, но никогда раньше я не видел на ее лице столько печали и страданий.
Не так уж страшен черт
После обеда мы работали на склоне, на кукурузном поле. Внизу на дороге показался наш почтальон Коция.
— Здорово, бабы! — крикнул он, словно не замечая нас — меня, дядю Герасима, Лукайю Поцхищвили и Виссариона Шаликашвили.
— С чем пожаловал, Коция? — отозвалась за всех бригадир Ксеня.
— Да вот, привез вам сахар, масло, крупчатку, икру, балык, мед… Для керосина и мыла сегодня не хватило места, привезу завтра… А пока нате вам газету, кладу ее вот здесь, под камнем, забирайте!
— Писем нет?
— Письма в пути!
— Чтоб тебе!..
Коция ушел, покачивая головой. Я сбежал вниз, принес газету. Все окружили меня.
— Ну-ка прочти, Сосойя, что нового на свете! — попросил дядя Герасим, удобно усаживаясь под деревом.
Я начал:
— «…После ожесточенных боев наши войска оставили города…»
Закончив чтение, я отложил газету. Никто не проронил ни слова. Наконец после долгого молчания заговорил Виссарион Шаликашвили:
— Прет, значит, сукин сын?!
Он в сердцах стал выколачивать трубку об черенок мотыги.
— Прет, да еще как!.. — вступил в разговор Лукайя. Он оторвал кусок газеты, насыпал туда табак, свернул самокрутку, закурил, выплюнул приставшую к губам табачную пыль и продолжал: — Вся Европа работает на них… Здесь тебе и Франция, здесь тебе и Австрия, и эта… как она называется, Сосойя, страна рядом с ними?