Сто рассказов из русской истории. Жизнь Эрнста Шаталова. Навеки — девятнадцатилетние. Я вижу солнце. Там, вдали, за рекой
Шрифт:
— Доброе утро, Кето! — к балкону подошла Мина с небольшой корзинкой в руке.
— Утро доброе, Мина!
— Это и есть ваш больной! Здравствуйте, батоно [22] , как вы себя чувствуете? — обратилась Мина к русскому. Тот улыбкой поблагодарил женщину и выразительно взглянул на меня — выручай, мол. — Хороший, видать, парень! — сказала Мина, потом спохватилась, достала из корзины бутылку с молоком и поставила ее на лестнице. — Не обижайся, Кето, на большее моей козы не хватило!
22
Батоно — вежливая форма обращения к старшему, незнакомому,
Не успела тетя опомниться, как Мина повернулась и ушла.
Спустя минуту во двор сломя голову вбежал внук Эдемики Роман.
— Тетя Кето, это прислал дедушка для вашего больного солдата! Вот! — он поставил на лестнице бутылку. — До свидания! — и мальчик ускакал.
Целый час сидел на балконе с намыленными щеками наш больной и с разинутым от удивления ртом смотрел, как во двор один за другим входили соседи, улыбаясь и кивая головой говорили ему какие-то непонятные слова, ставили на лестнице бутылки с молоком и, все так же улыбаясь, уходили.
Последним пожаловал Бежана. Взглянув на батарею бутылок, он ничуть не удивился, лишь озабоченно сказал тете:
— Где бы нам достать хорошую закваску? Получится отменный сыр!
Анатолий
У нашего больного оказались красивое имя — Анатолий и царская фамилия — Романов. Но все село, кроме меня, тети и Хатии, называло его по-прежнему — Сосоин русский.
Однажды утром, почувствовав себя окрепшим, Анатолий попросил свою одежду. Тетя вынесла ему выстиранное и выглаженное обмундирование и вышла из комнаты. Ничего не подозревая, я помог Анатолию умыться, подал полотенце, гребенку. Когда же он оделся, обулся, подошел ко мне, обнял, потрепал по щеке и поцеловал в лоб, — я все понял. Я выскочил на балкон и заорал:
— Тетя! Иди сюда, тетя!
Прибежала перепуганная тетя.
— Что случилось, Сосойя?
— Он уходит!
— Кто?
— Анатолий уходит, тетя!
— Как уходит? Куда? — тетя оглянулась на дверь.
Свежевыбритый, причесанный, похорошевший Анатолий стоял в дверях и неловко улыбался.
Тетя поднялась на балкон.
— Что вы надумали, Анатолий?
— Пора мне, хозяюшка!.. Чувствую себя, слава богу, хорошо. А вам сердечная благодарность за все! Спасибо всем, вам — особенно! Никогда не забуду вас!.. Извините меня за причиненные хлопоты… До свидания, дорогая!
Анатолий протянул руку, тетя пожала ее. Так они стояли, молча глядя друг на друга. Наконец Анатолий повернулся ко мне:
— А ты проводи меня, Сосо!
Он спустился по лестнице и не спеша, размеренными шагами направился к калитке. Я и тетя не двигались с места. Подойдя к калитке, Анатолий ухватился за колья, приподнялся да так и остался с занесенной над порогом ногой — переступить его не смог. Он обернулся, посмотрел на нас с виноватой улыбкой и присел на пороге. Я и тетя подошли к нему.
— Не хватило пороху… — проговорил Анатолий.
— Вы еще слабы, — сказала тетя, — и потом, куда вы идете, к кому? Останьтесь у нас! Не стесняйтесь! Будем делиться, чем бог послал… Месяц, два, а там видно будет…
Анатолий не отвечал.
Тетя взяла меня за руку, и мы вернулись в дом. Тетя прошла в комнату, я остался на балконе. Анатолий еще некоторое время сидел на пороге калитки, потом встал и медленно побрел обратно…
…Спустя несколько дней, вернувшись из школы, я и тетя заметили в нашем хозяйстве странные изменения: дрова были наколоты, повалившийся плетень выглядел как новый, все прогнившие столбики в винограднике заменены. С того дня и началось… Анатолий нашел себя… У него в руках спорилась любая работа. Благодаря его заботам наш виноградник стал лучшим во всем селе. Единственное, чему он так и не сумел научиться, — мотыжить кукурузу… Вскоре он стал появляться и на
— Сосойя, — спрашивала меня удивленная хозяйка, — как мне быть? Заплатить ему деньгами или как?
— Не смей и заикаться об этом! Разнесет в щепки весь дом! Он ведь контуженый! — пугал я растерявшуюся вконец женщину.
— Ради бога, не оставляй его одного! Разбушуется, чего доброго, не свяжешь его! — просила она.
Я пересказывал Анатолию наш разговор, и он хохотал до упаду.
Объясняться с сельчанами Анатолию было трудновато, и потому он не отпускал меня от себя ни на шаг. Особой разговорчивостью Анатолий не отличался, спрашивали — отвечал коротко, но он был первым человеком, возвратившимся с фронта, и поэтому от желающих поговорить с ним не было отбоя. Его спрашивали о положении на фронте, о вооружении нашей армии, о планах Гитлера, о событиях во всем мире и, хотя Анатолий не мог знать ничего сверх того, о чем сообщалось в прессе и по радио, к каждому его слову прислушивались с огромным интересом.
Когда я и Анатолий впервые прошлись по селу, за нами увязалась целая орава ребят.
— Сосойя, он герой?
— А то нет?!
— Сколько он убил немцев?
— Миллион!
— А ты взаправду с ним по-русски разговариваешь или обманываешь нас?
— Обманываю!
— А стреляет он хорошо?
— Птичку сбивает на лету!
— В зяблика попадет?
— С двадцати шагов в глаз!
— А в кольцо?
— В самое отверстие!
— Ух! Вот молодец!
Когда Анатолий впервые увидел вывешенное на балконе Лукайи Поцхишвили черное полотно с бронзовыми буквами [23] , он удивленно посмотрел на меня:
23
В селах Грузии есть обычай вывешивать траурную ленту с именем скончавшегося члена семьи.
— Что это такое, Сосо?
— Сын у него погиб на фронте…
— Ну?
— Ну, здесь написано, что они оплакивают безвременно погибшего сына Кукури…
Анатолий промолчал. Потом он стал останавливаться у каждого дома с такой же траурной лентой и хмуро разглядывать буквы, выведенные неумелой рукой, но с неимоверной любовью и старанием.
Мы вернулись домой поздно вечером.
— Где вы пропадали целый день? — спросила за ужином тетя.
— Осматривали село, — ответил я.
— И что же, понравилось? — обратилась тетя к Анатолию.
— Нет! — покачал он головой.
— Что ты ему показал, Сосойя?
— А ничего. Он ходил и рассматривал траурные надписи…
— Тяжело… — вздохнула тетя.
— Много! — сказал Анатолий. — Тринадцать!
— Много…
Рыбалка
После преображения, когда вода в Супсе становится холодной как лед, усач и сельдь залегают на спячку. Они разыскивают в реке пустотелый валун покрупнее, забираются туда и до самой мартовской оттепели лежат без движения, тесно прижавшись друг к другу. Об этой рыбьей повадке известно каждому сельскому мальчику и, конечно же, мне. Есть у меня на примете и соответствующее место на реке. Называется оно Напицара. Здесь с незапамятных времен лежит в воде огромный замшелый валун — «чертов камень». Летом мы с утра до вечера лежим на этом камне, загораем, прыгаем с него в глубокий, темный омут, который образует здесь Супса. Но сейчас не время для купаний. Сейчас мы ищем рыбу. Я лежу в ледяной воде у «чертова камня», дрожа всем телом, лязгая зубами. Одной рукой я прикрываю отверстие в камне, другую просовываю туда по самое плечо.