Сто тысяч франков в награду
Шрифт:
— Господин мэр, я полагаю, — заявил Губерт де Ружетер, — что крестьяне, задержавшие этого несчастного, должны первыми дать показания.
— Вы правы, — опустившись в кресло, согласился господин Тирселен и приказал Бланшону вызывать свидетелей.
Граф Керу, опираясь на руку господина Равера, стоял и внимательно слушал, а Мэри-Энн следила за выражением лица почтенного мэра. Жандарм подошел к крестьянам, толпившимся за дверью, и с величественным видом распорядился:
— Выходите те, кто задержал убийцу!
Двадцать человек выдвинулись вперед — все считали большой честью участвовать в аресте музыканта. Но Бланшон,
— Матюрен, подойдите к нам и расскажите господину мэру о том, что вы знаете.
Матюрен, краснея, стал протискиваться вперед. Очутившись перед мэром, он потупил взгляд и начал вертеть свою шапку в руках.
— Ну, друг мой, — начал господин Тирселен, — сделайте нам удовольствие, расскажите о том, чему вы были свидетелем. Что вы видели?
— Я? Э… почти ничего… Совсем ничего!
— Разве вы не принадлежите к числу тех, кто задержал музыканта?
— Принадлежу… Но тут дело другое…
— Зачем же вы его схватили?
— Зачем? — переспросил крестьян, еще сильнее скручивая шапку. — По правде сказать, я и сам не знаю! Кричали, что он убил мадемуазель Элен… Вот я и схватил его за шиворот.
— Поступив таким образом, вы исполнили долг гражданина. Я считаю своей обязанностью вас с этим поздравить. Но скажите, где же был музыкант, когда вы его схватили?
— Где он был? Где был… По-моему… А! У ворот парка.
— Откуда он шел?
— Не знаю.
— Он шел от павильона или, наоборот, со стороны полей?
— Я точно не помню…
Уважаемый свидетель, по-видимому, не отдавал отчета в своих показаниях — пришлось вызвать других. Когда, наконец, допросили всех, то картина получилась весьма противоречивая: очевидцы, вместо того чтобы помочь, только еще больше запутывали дело. Однако вывод все же можно было сделать такой: Давид шел быстрым шагом, и шел он от павильона; он сопротивлялся аресту и пытался убежать от крестьян; наконец, у подозреваемого был очень взволнованный вид. Бригадир Бланшон, обыскав Давида, не обнаружил при нем никакого оружия. На руках музыканта следы пороха отсутствовали.
Давид между тем стоял опершись о стену. Казалось, он был погружен в тяжелые и грустные мысли. Был ли он убийцей, размышляющим о последствиях своего преступления, или жертвой навета, равнодушно внимающей болтовне, безвредность которой хорошо понимал? Музыкант вздрогнул, когда его громко назвали по имени — это мэр подзывал его к себе.
— Подойдите сюда, — сказал Тирселен. — Я задам вам несколько вопросов.
Молодой человек поднял голову. Давид озирался по сторонам с видом человека, забывшего, где он находится и какое страшное обвинение довлеет над ним. Он провел рукой по лбу и сделал несколько шагов вперед. Увидев труп Элен, он остановился, лицо его исказилось. Не был ли это голос совести?..
— Пошевеливайтесь же! — подтолкнул его бригадир.
Молодой человек, оказавшись перед мэром, вежливо ему поклонился.
— Назовите свое имя, — приказал Тирселен.
В ту самую минуту, когда начался допрос, Губерт нагнулся к уху Мэри-Энн и что-то ей шепнул. Гувернантка, пользуясь тем, что всеобщее внимание обращено на арестованного, тихонько встала и осторожно пробралась к выходу.
На вопрос мэра музыкант ответил так:
— Меня зовут Эдуард Давид.
— Вы жили в доме графа Керу?
— Да, в течение трех лет. Мне было поручено обучать мадемуазель Элен музыке.
— Чем вы занимались раньше?
— Господин Керу знает о моем прошлом. Рано оставшись сиротой, я был воспитан одним деревенским священником, которому и обязан тем, что знаю. Я был преподавателем музыки в Рамбуйе, когда граф пригласил меня к себе…
— Вы всегда были довольны графом Керу?
Повернувшись лицом к графу, Давид ответил:
— Господин Керу — самый лучший, самый великодушный человек, какого я когда-либо знал. Его доброта всегда вызывала во мне безграничную благодарность.
— А вы, граф, — продолжал мэр, — не имели причин жаловаться или быть недовольным этим молодым человеком?
— Никогда, — ответил тот. — Только…
Подумав с минуту, он продолжил:
— Послушайте меня, Давид. Вы знаете, какая ужасная трагедия постигла наш дом. Я вас ни в чем не обвиняю… Я не могу считать вас преступником, однако совершено убийство… Ни один человек не входил в павильон, расположение которого вам хорошо известно, потому что именно там вы давали уроки Элен… Закон, как и моя совесть, заставляют меня высказаться…
— Говорите, граф, — грустно произнес музыкант и бесстрастно посмотрел на хозяина замка. — Моя совесть чиста. Одна мысль об этом чудовищном преступлении повергает меня в такой ужас и горькое отчаяние, что я жизнь бы отдал, лишь бы ничего этого не было…
— Однако же убийца не из-под земли появился, — с дерзкой отвагой произнес Губерт.
Давид пристально посмотрел на говорившего. Их взгляды встретились. Прикусив губу, Губерт обратился к графу:
— Извините, дядя, я вас перебил.
— Итак, господин мэр, — снова начал хозяин замка, — я должен заметить, что за последние два года Давид до того изменился, что я не мог этому не удивляться. Не скажу, чтобы я подозревал, будто он рассчитывал на союз с той, которая позже стала моей женой, но полагаю, что учитель питал к ученице одну из тех страстей, которые тем сильнее охватывают человека, чем настойчивее он хочет их побороть…
Давид слушал молча.
— Должен признаться, я долго наблюдал за ним, но не потому, что думал, будто он может злоупотребить моим доверием. Я всегда считал и теперь считаю его прямолинейным, честным человеком, не способным сделать что-нибудь противоречащее правилам чести. Я не ошибся… Давид любил мою воспитанницу. Не доверяя самому себе, он попросил меня присутствовать на уроках, на что я согласился. Это еще не все. До того времени я относился к Давиду как к члену нашего семейства, но вдруг он перестал ходить к нам обедать. Свободное время он проводил в уединении, уходил в лес. По ночам он не спал и часто — я это слышал — прогуливался по парку. Объявление о моей скорой свадьбе поразило его. Разумеется, мне следовало расстаться с ним, но я привязался к нему. Я уважал его геройское мужество. Но правильно ли я тогда поступил? Не была ли самоотверженность, которую я так ценил в нем, простым лицемерием? Давид, отвечайте мне! Скажите правду! Не отчаяние ли заставило вас решиться на преступление? Не вы ли, осознав, что ваши мечты рушатся, убили мою девочку?! Говорите! Я хочу знать!..