Сто Тысяч Королевств
Шрифт:
— Я не очень хорошо помню события той ночи, — наконец проговорил он. — Все-таки двадцать лет прошло. Я только приехал в Небо, сразу после окончания школы писцов.
— Прошу, расскажи все, что помнишь, — тихо сказала я.
Еще в детстве писцы изучают несколько человеческих языков и только потом приступают к изучению божественного. Это помогает им осознать, насколько язык может быть гибок и как он соотносится с мыслью, ибо во многих языках присутствуют понятия, которых нет в других, и им даже невозможно отыскать подобие. В этом и смысл божественного языка — он позволяет облечь в слова невозможное.
— Той ночью шел дождь. Я помню это, потому что Небо нечасто заливает — обычно облака проходят ниже. Но Киннет вымокла до нитки — и все за те несколько мгновений, пока шла от кареты ко входу во дворец. Она шла по коридорам, а с нее капало, и за ней оставались мокрые следы.
А ведь это значит, что он видел, как она шла. То ли затаился в каком-то боковом ответвлении и смотрел, то ли крался следом — причем шел за ней по пятам, если уж вода не успела высохнуть. Сиэй сказал, что Декарта приказал освободить все коридоры, и вокруг не было ни души… Видимо, Вирейн ослушался приказа.
— Все знали, зачем она приехала. Ну или думали, что знают. Все считали, что их брак долго не протянет. Это же невероятно, чтобы женщина с таким сильным характером, женщина, самой судьбой предназначенная для дел правления, отказалась от всего этого. И из-за чего? Из-за такой ерунды.
Его отражение в оконном стекле шевельнулось — Вирейн посмотрел на меня.
— Извини, не хотел обидеть.
Он старался быть вежливым — ну, на манер Арамери, конечно.
— Я не обиделась.
Он криво улыбнулся.
— Но она приехала из-за него. Вот почему она появилась во дворце. Ее муж, твой отец — все из-за него. Она приехала не для того, чтобы вернуться и снова вступить в права наследницы. Она приехала, потому что он подхватил Ходячую Смерть. И она хотела, чтобы Декарта спас его.
Я уставилась на него так, словно мне только что залепили пощечину.
— Она даже привезла его с собой, представляешь? Слуга, работавший на переднем дворе, заглянул в карету и увидел его — потного, дрожащего от лихорадки. Видимо, уже на третьей стадии. Похоже, путешествие не пошло ему на пользу, и болезнь развивалась быстрее, чем обычно. Она все поставила на карту — настолько нужна ей была помощь отца.
Я сглотнула комок в горле. Нет, конечно, я знала, что отец переболел Ходячей Смертью. И что мать бежала из дворца, презрев все, даже высшую власть. Знала, что ее изгнали — за то, что посмела полюбить неровню. Но я не знала, что эти два события как-то связаны между собой.
— Значит, она добилась своего.
— Нет. Когда она вышла и отправилась обратно в Дарр, она злилась. А Декарта пребывал в диком гневе — я таким его никогда не видел, ни до, ни после. Даже думал — все, сейчас пойдет убивать и казнить направо и налево. Но он просто приказал вычеркнуть Киннет из семейных свитков, причем не только как наследницу — это-то уже сделали, а еще и как Арамери. Он приказал мне выжечь ее сигилу родства — это можно сделать на расстоянии. И я исполнил приказ. Он даже приказал раструбить и объявить об этом повсюду в городе. Пересудов хватило надолго — как же, чистокровного Арамери лишили наследства и изгнали из семьи, невиданное дело… Такого несколько… гм… столетий не случалось…
Я медленно покачала головой:
— А что мой отец?
— Ну, насколько я мог судить, когда они уезжали, он все еще страдал от того
Мой отец выжил. Ходячая Смерть его не убила. Не первый случай, конечно, но такое происходило редко, в особенности с теми, кто уже находился на третьей стадии заболевания.
Может, Декарта передумал? Если он все же отдал такой приказ, дворцовые лекари могли выехать следом, догнать карету — и вернуть мать и отца обратно. Декарта даже мог приказать Энефадэ… Так.
Стойте.
Стойте.
— Вот почему она приехала, — вздохнул Вирейн.
Отвернулся от окна и смерил меня очень серьезным взглядом.
— Она приехала ради него. Так что здесь нет никаких тайн, и теория заговора здесь тоже неуместна. Все это тебе мог рассказать любой слуга — при условии, что он достаточно долго проработал в этих стенах. А ты пришла с этим простым вопросом ко мне — зачем?
— Потому что я думала, что ты сможешь рассказать мне больше, чем обычный слуга, — четко ответила я.
Голос предательски дрогнул — хотя я всячески пыталась говорить ровно и спокойно. Вирейн не должен догадаться, что я подозреваю… в общем, подозреваю то, что подозреваю.
— Расскажешь, если… хм… если тебя, скажем, подбодрить.
— Выходит, только этим такая настойчивость и объясняется? — Он покачал головой и вздохнул. — М-да. Впрочем, я рад узнать, что ты все-таки унаследовала кое-какие семейные качества.
— Они мне здесь очень пригодятся, как я погляжу.
Он издевательски поклонился:
— Чем еще могу быть полезен прекрасной даме?
Ох, конечно, он мог быть полезен — мне до смерти хотелось узнать больше. Но не от него. И все же, и все же — нельзя уходить слишком поспешно. Это может вызвать подозрения.
— Так ты согласен с Декартой? — спросила я, просто ради того, чтобы продолжить разговор. — Что моя матушка обошлась бы с тем еретиком гораздо суровее?
— О да-а-а-а!..
Ответ настолько ошарашил меня, что я растерянно заморгала, а он заулыбался.
— Киннет была точной копией Декарты. Одной из немногих Арамери, кто серьезно относился к нашей миссии избранников Итемпаса. Она без колебаний обрекала неверующих на смерть. Я бы даже сказал, обрекала на смерть любого, кто представлял хоть какую-то угрозу мировому порядку и… ее власти.
Он снова покачал головой и улыбнулся, словно вспоминал нечто приятное.
— Думаешь, Симина — скверный человек? Ее мечтам просто не хватает размаха, вот что я скажу. А вот твоя матушка видела цель и бестрепетно двигалась к ней.
Как же ему нравилось говорить мне все это — и любоваться, как на моем лице выступает неудовольствие. Он читал у меня в душе, как считывают сигилу на лбу слуги. А может, я просто была слишком юна, чтобы разглядеть подлинную сущность матери? Может, я просто смотрела на нее, как всякий ребенок, с обожанием, и поэтому?.. Одним словом, то, что я слышала про нее от здешних обитателей, никак не соответствовало моим детским воспоминаниям. Потому что в них сохранился образ доброй, мягкой женщины, склонной к иронии, подчас злой, но… Да, да, она умела быть беспощадной — но так обязана поступать супруга всякого правителя, а уж положение в Дарре того времени и вовсе не оставляло иного выбора. Но чтобы вот так… Чтобы ее превозносил Декарта, а Вирейн расхваливал, ставя в пример Симине? Нет, увольте, это не та женщина, которая меня вырастила. А эта — другая, совсем другая женщина, и пусть она носит имя матери — душа у нее тоже совсем другая.