Сто Тысяч Королевств
Шрифт:
А я услышала совсем, совсем другие слова. Через семь дней цвет Ста Тысяч Королевств соберется здесь, чтобы посмотреть, как ты умрешь. Интуиция прямо-таки орала мне в оба уха: Йейнэ, он говорит о церемонии передачи власти!
Между нами тихо и застенчиво висел заданный им вопрос.
— Нет, — ответила я. — Не хочу.
Декарта вежливо склонил голову:
— В таком случае, внучка, ты можешь идти.
Я долго смотрела на него. Возможно, мне более не представится случая поговорить с ним вот так, лицом к лицу и наедине. Он не сказал, за что убил мою мать, но ведь есть и другие секреты —
Но пока длилось это молчание, мне не пришло в голову ни единого вопроса. И как добраться до ответов на них — тоже не пришло. Поэтому я просто подняла с пола кинжал и вышла из зала и изо всех сил попыталась не чувствовать стыда, когда стража захлопнула дверь за моей спиной.
Оказалось, что мне предстоит бурная ночь. И все еще только начиналось.
Я вошла к себе и обнаружила, что у меня гости.
Курруэ уселась в мое кресло. Причем сидела прямо, напряженно, сцепив пальцы. И твердо и мрачно смотрела перед собой. Сиэй примостился на краешке кушетки в гостиной, задрав колени к подбородку и глядя в пол. Чжаккарн с бесстрастным, как всегда, видом несла безмолвную стражу у окна. Нахадот — его присутствие за спиной я ощутила за мгновение до того, как он рукой пробил мне грудную клетку.
— Скажи, — прошептал он мне на ушко, — почему я не должен тебя убивать?
Я широко раскрытыми глазами смотрела на ладонь, торчавшую из груди. Крови не было — да и раны, насколько я могла почувствовать, тоже. Осторожно пощупав пальцы Нахадота, я убедилась, что рука бестелесна, как тень. Мои пальцы прошли сквозь призрачную плоть, не встретив сопротивления, и разогнали мутное свечение там, где белел его кулак. Не больно, но словно окунула ладонь в ледяную реку. И между грудями склубился глубокий, болезненный холод.
Он мог выдернуть руку — и вместе с ней мое сердце. Он мог не вынимать руку, а сделать ее материальной. Я бы тут же умерла.
— Нахадот, — предостерегающе проговорила Курруэ.
Сиэй подпрыгнул и подбежал ко мне — в глазах плескался страх.
— Пожалуйста, не убивай ее. Пожалуйста-пожалуйста!
— Она Арамери, плоть от плоти, — прошипел он над ухом.
Дыхание его леденило шею, и она пошла гусиной кожей.
— Такая же, как все они. Они все считают себя высшими существами. Мы сделали ее тем, кто она есть, Сиэй, и что? Она осмеливается отдавать нам приказы! Да у нее нет никакого права вынашивать душу моей сестры!
Торчащие из меня пальцы сжались, как когти, и я вдруг поняла, что он хочет разодрать в клочья вовсе не меня.
Твое тело привыкло к двум душам, сказала Чжаккарн. А если останется только одна, оно может не выдержать.
Осознав это, я — совершенно неожиданно для себя — расхохоталась.
— Ну так давай, сделай это. Убей меня!
Смеяться было трудновато — возможно, из-за того, что из легких торчала чужая рука.
— Я вот это вот пускать в себя не желала! Давай, попробуй! Выдери из меня чужую душу!
— Йейнэ! — Сиэй вцепился в меня. — Но ты же умрешь!
— А какая разница! Вы все равно хотите меня убить! Декарта, кстати, того же мнения — у него
— Сейчас увидим, — прошипел Нахадот.
Курруэ резко наклонилась вперед:
— Подожди, что она…
Нахадот выдернул руку. Видимо, это ему далось непросто — ладонь выдиралась как из застывающей глины. Я прочувствовала движение в полном объеме — меня пронзила такая боль, что я заорала на пределе легких. Инстинктивно подалась вперед — пытаясь таким глупым образом избавиться от муки, — но это лишь повредило. Думать сил не осталось — мысли поглотила агония страдающего тела. Ощущение было такое, словно меня рвут на части. Собственно, именно это и происходило.
А потом… потом случилось вот что.
Надо мной простиралось небо из кошмарных снов. Ночь это? День? Непонятно. Но над землей стояли одновременно и солнце и луна — правда, разобрать, что есть что, не получалось. Луна выглядела неестественно огромной и желтой, как застарелая опухоль. А солнце плавало в искажающем его правильную окружность мареве. В небе висело единственное облако — черное, не серое, как набухающая дождем туча, а именно черное, как перемещающаяся в небесах дырка. А потом я поняла — а ведь это и вправду дырка, потому что из нее что-то падает…
Маленькие такие фигурки — они вцепились друг в друга. Видимо, дрались. Одна — белая и сияющая, другая — черная и исходящая дымным ореолом. Они рухнули, вверх рвануло пламя и грохнуло, словно гром загремел. Земля содрогнулась, к небу взлетели пыль и каменные осколки, человек бы такого удара не пережил, но я знала, что они не…
И я побежала к ним. А вокруг меня — везде — лежали тела, не мертвые, я это точно знала, как во сне все знают, но умирающие. Под босыми ногами хрустела желтая высохшая трава. Энефа мертва. Все умирает. Листья облетают, будто густой снег идет. А впереди, среди деревьев: «Ты этого хочешь? Да?» В голосе звенит нечеловеческая ярость, эхо разлетается между стволов. А следом звучит вопль такой боли, такой муки, я такого никогда не слышала…
Я побежала через лес и остановилась у самого края воронки и увидела…
О богиня, я увидела…
— Йейнэ! — Меня легонько похлопали по щеке. — Йе-е-ейнэ!
Оказалось, глаза у меня открыты. Я сморгнула — слез не было. Я стояла на коленях. На полу. Сиэй — на четвереньках передо мной. Он испуганно таращился. Курруэ и Чжаккарн тоже внимательно смотрели, причем Курруэ выглядела расстроенной, а Чжаккарн — нет. Она, как обычно, выглядела статуей солдата на часах.
Мыслей в голове не осталось.
Нахадот стоял, подняв руку — ту самую, что сунул мне в грудь. И смотрел на меня сверху вниз, и я поняла, что он каким-то непостижимым образом знает, что за видение только что посетило меня.
— Не понимаю. — Курруэ поднялась из-за письменного стола.
И сжала пальцы на спинке кресла.
— Прошло двадцать лет. Душа должна достаточно укрепиться, чтобы пережить извлечение.
— Никто еще не подсаживал душу бога в тело смертного, — ответила Чжаккарн. — И мы знали, что рискуем.