Сто Тысяч Королевств

Джемисин Нора Кейта

— Ш-ш-ш, — слышится голос, и в комнате вдруг появляются люди.

Тоненькая фигурка прильнула к большой и темной.

— Ш-ш-ш. Рассказать тебе сказку?

— М-м-м, — тянет маленький человечек.

Он сидит у большого на коленях. Ребенок. Это ребенок.

— Да. Пожалуйста, папа, расскажи мне сказку — такую же прекрасную и лживую, как предыдущая.

— Ну будет тебе. Такой цинизм детям не к лицу… Будь хорошим мальчиком, иначе не вырастешь таким же большим и сильным, как я.

— А я никогда не буду как ты, папа. А это, кстати, твоя любимая лживая сказка.

Я

вижу спутанные темные волосы цвета каштана. Гладящую их руку — пальцы длинные и тонкие. Очень красивые. Отец?

— Я видел, как ты рос, — все эти нескончаемые годы. Прошло десять тысяч лет, потом сто тысяч…

— И что же, мой блистательный отец-солнце распахнет свои объятия, когда я вырасту большой и сильный? И определит мне почетное место рядом с собой?

Вздох.

— Если ему станет одиноко — такое возможно.

— А я не хочу быть с ним!

Ребенок выворачивается из-под гладящей руки и смотрит вверх. В его глазах отражается свет — прямо как у дикой кошки в лесу.

— Я никогда, никогда тебя не предам, папа! Никогда!

— Ш-ш-ш…

Отец наклоняется и нежно целует ребенка в лоб:

— Я знаю.

И ребенок бросается ему на грудь и утыкается лицом в мягкую темноту. И плачет. Отец держит его в объятиях, нежно укачивая, а потом начинает петь. В его голосе я слышу отзвуки всех колыбельных, что матери поют ночью младенцам, и шепот отцов, которые утешают детей, говоря, что все будет хорошо. Я не понимаю, откуда в них столько боли, но боль кругом, она сковывает их, подобно цепям, но я знаю, что их любовь — защита от этой боли.

Такое нельзя видеть чужому человеку. Я отпускаю невидимые пальцы сна, и он тонет вместе с тихой колыбельной и исчезает в темноте.

* * *

А вот на следующий день я проснулась и поняла, как это плохо, когда ты не выспался. В голове плескалась густая муть. Я села на краю кровати, поджав колени к подбородку, уставилась на сияющее в окне ясное солнечное небо и подумала — я ведь умру.

Я — УМРУ.

Через семь дней. Нет, уже через шесть.

Умру.

Стыдно, конечно, но я долго себя жалела. Раньше до меня как-то не доходило, что я попала в поистине безвыходную ситуацию. Да, мне грозила гибель, но эта мысль как-то отступила — меня гораздо больше занимали нависшая над Дарром опасность и небесный заговор. Но сейчас никто не лез мне в душу и не раздирал ее на части — и ничто не отвлекало меня от мыслей о смерти. А мне еще и двадцати нет. Я даже полюбить никого не успела. Я так и не овладела техникой девяти кинжалов. Я никогда — боги мои. Да я вообще не жила! Только делала то, что положено! Что велел долг! Стала энну. Потом стала Арамери. Как же так получилось, что я должна скоро умереть?! Не верю! Впрочем, что проку в том, чтобы отрицать очевидное.

И если Арамери все-таки не убьют меня, Энефадэ уж точно расстараются. Для них я — не более чем ножны для меча, которым они надеются сразить Итемпаса. Ключ к свободе. Если церемонию передачи власти отложат или каким-то чудом я все-таки стану наследницей Декарты, сомневаться не приходится — Энефадэ убьют меня. Непременно

убьют. У меня ведь, в отличие от других Арамери, защиты от них нет. Именно за этим они и изменили магию моей сигилы. Убив меня, они освободят душу Энефы с минимальными потерями для нее. Сиэй оплачет мою гибель — и больше никто в Небе обо мне не пожалеет.

И так я лежала на кровати, и дрожала, и плакала, и, наверное, так бы и пролежала, и продрожала, и проплакала целый день — то есть одну шестую оставшегося срока моей жизни, — но тут в дверь постучали.

Я быстро привела себя в порядок. Ну… на самом деле не очень-то у меня это получилось. На мне болталась вчерашняя одежда, волосы торчали в разные стороны, лицо припухло, глаза покраснели. Я даже в ванной не была. Я открыла дверь и в щелку увидела Теврила. В одной руке он держал поднос с едой.

— Приветствую, кузина…

Тут он осекся, оглядел меня внимательнее и ужаснулся:

— Какого демона? Что с тобой случилось?

— Н-ничего, — пробормотала я и попыталась захлопнуть дверь.

Но он успел подставить свободную руку, и у меня ничего не вышло. Он отпихнул меня от двери и пролез в комнату. Я бы, конечно, возмутилась, но слова застряли в глотке, потому что он смерил меня взглядом, которым по праву могла бы гордиться бабушка.

— Ты что же, получается, сдалась? — строго спросил он. — Ты позволишь им победить тебя?

У меня отвисла челюсть. Он вздохнул:

— Сядь.

Я подобрала челюсть и успешно закрыла рот.

— А как ты…

— Йейнэ, новости о любом событии во дворце стекаются ко мне. Например, про близящийся бал. И про то, что произойдет после него. Обычно полукровок ни во что не посвящают, но у меня есть связи.

Он прихватил меня за плечи и легонько встряхнул:

— Я так понимаю, тебе тоже все рассказали. И поэтому ты решила тут рассесться и утонуть в море собственных слез.

При других обстоятельствах я бы, наверное, обрадовалась, что он в конце концов решился назвать меня по имени. Но сейчас лишь глупо помотала головой и потерла виски. Там поселилась тупая гнусная боль.

— Теврил, ты не…

— Сядь, тебе говорю. Дура. Сядь, кому сказал! Ты же сейчас в обморок грохнешься, и мне придется позвать Вирейна. А тебе — кстати — совсем не нужно, чтобы я его звал. Его лекарства весьма эффективны — и столь же мерзки на вкус.

Он взял меня за руку и отвел к столу:

— Я пришел, потому что мне передали, что ты не заказывала ни завтрака, ни обеда. И я подумал — вдруг она снова решила уморить себя голодом?

Он опустил нас с подносом на кровать, взял тарелку с каким-то нарезанным фруктом, наколол кусочек на вилку и пихал мне это в лицо до тех пор, пока я не разомкнула губы и не проглотила злосчастный плод.

— Я когда тебя первый раз увидел, подумал — какая разумная девушка! Клянусь всеми богами, в этом дворце разумные сходят с ума, а неразумные теряют остатки разума, но я не ожидал, что ты сдашься так легко. Ты же воин! Это так по-вашему ведь называется? Ходят слухи, что ты бегаешь полуголая среди деревьев и тычешь во все стороны копьем!