Стоход
Шрифт:
Было уже темно, и Гриша незаметно выбежал из своего укрытия.
— Принеси мне там какую лопотину, что-то ветер холодный.
— Оно ж уже осень. Половина сентября, считай, прошла, — сказал Петро.
Гриша обрадовался слову «лопотина», потому что только в очень хорошем настроении дед вспоминал, казалось бы, давно забытые сибирские слова. Подбежав к двери хаты, Гриша чуть не вскрикнул, увидев хромающего навстречу человека.
— Пан учитель! Это вы?
— Тихо! — поднял руку учитель. — Кто там у вас кроме дедушки и Погорельца?
Гриша перечислил всех, кто сидел
— Ну хорошо, неси, что просил дед, и — за ворота…
Гриша сразу понял, что нужно делать за воротами, юркнул в комнату, схватил с вешалки старый кожушок, принес деду и выбежал на улицу. «Пришел бы еще и Санько!» — подумал он, всматриваясь в густую темноту.
— Вы как дар божий, пан учитель, — с радостью заметил Егор.
— Вот пан учитель — человек грамотный и присоветует нам… — сказал дед так тихо, что Гриша скорее догадался, чем разобрал его слова.
Гриша понял, что учитель тоже подсел к мужикам. Но, о чем они говорили, нельзя было разобрать: груша лопотала все сильней и угрюмей и совершенно заглушала тайную беседу. Когда ветерок на время затих, Гриша подошел к дереву и услышал голос учителя:
— То, что предлагает Егор, не дело. Бежать в СССР могут только малосемейные. А что будет делать Мойша со своей оравой? Пусть остается?
Неудобно было подслушивать, и Гриша отошел. Прошелся вдоль плетня. А когда снова возвратился, услышал голос Егора.
— Значит, делегацию?
— Да, нужно послать делегацию и просить Красную Армию о защите, — ответил учитель.
Слово «делегация» Гриша слышал в этот вечер много раз, но так и не понял его значения. Он ждал, что Крысолов тоже что-нибудь скажет, и тогда ему станет ясно. Но Иван Петрович, как всегда, молча посасывал своего чертика. И лишь когда сказали, что нужно послать делегацию, он спросил, есть ли у деда Конона запасные постолы и онучи. И когда тот ответил утвердительно, Иван Петрович снял свои добротные болотные сапоги и поставил перед мужиками.
— Для делегата, — кивнул он трубкой. — Уже холода заходят. А мне принесите постолы.
Гриша смотрел с восторгом и думал: «Какой же он добрый, Иван Петрович!»
С самого рассвета по двое, по трое собираются мужики на задворках. Постоят, пошушукаются и разойдутся. Не нравится это полиции, а узнать, о чем шепчутся, что затевают, никак не удается. Заметно одно: шепчется самая что ни на есть голытьба…
К вечеру коменданту полиции удалось узнать, что во многих селах в последние дни побывал учитель. Он рассказал людям, как фашисты расправляются с мирными жителями Польши. Предупреждал, что скоро они могут быть и здесь.
А Сюсько вынюхал, что учитель советовал мужикам послать делегацию к советской границе и просить защиты у Красной Армии. Комендант уже знал от своего начальства, что из многих районов беднота послала ходоков к большевикам. Но что и в Морочне нашлись такие смельчаки, он не хотел верить. Однако услышав это донесение, Красовский разослал полицаев по хуторам с наказом немедленно разыскать учителя. Он приказал допросить всех, кто может хоть что-нибудь знать о Моцаке, а некоторых особо подозрительных
Странные настали дни. Никто по-настоящему не работал, и приказчик не обращал на это внимания: сам беспросыпно пьянствовал. Пользуясь моментом, ребята стали собираться в саньковой конуре сразу же после заката и читали до вторых петухов. Компания их выросла. К ним приходили все хлопцы, живущие в бараке, и даже две девушки.
Девушки на этих вечорках что-нибудь чинили или вязали, хлопцы вытачивали веретена. А Гриша вполголоса читал. «Спартака» он прочитал два раза и отдал жене учителя. Взамен принес «Овода», предупредив, что надо прочитать и стихотворения, написанные от руки в конце книги.
Над «Оводом» просидели несколько вечеров, потому что Гриша, как и все ребята, учившийся на польском языке, не мог быстро читать по-украински. Наконец принялись за стихи. На чистой половинке последней страницы романа мелким убористым почерком было написано стихотворение замученного в Картуз-Березе украинского поэта Александра Гаврилюка «Воспоминания политзаключенного». А дальше, на листе оглавления и обложке еще более мелко, в два столбца шла поэма «Львов».
Стихотворение так всем понравилось, что решили его петь, как песню. Не зная, что мотив на эти слова давно уже есть и все политзаключенные поют эту песню, ребята сами придумали мотив. Тут Гриша впервые по-настоящему показал свои способности. За день он разучил музыку, а на вечеринку пришел с гармошкой.
И вот под шарканье рубанка и повизгиванье пилы Гриша тихонько заиграл, а Иван Параныця запел:
Голова ты моя нелегальна, Сконфіскуэ тебе прокурор, Твоя память зовсім не лояльна, Тому э над тобою дозор.А потом дружно, в темпе марша все подхватили:
А далі, це вже зрозуміло, У нас поліція не з тих! Раз! — і за грати посадила, Шо й оглянутыся не встиг.— Хлопцы! — воскликнула Вера, когда Иван запевал второй куплет. — А давайте разучим и споем возле дома коменданта.
— Споем и разбежимся! — подхватил кто-то из ребят.
— Только без гармошки, а то сразу к Гришке придерутся, — разумно рассудил Санько.
Хіба ж можно те не памъятати, Як до карцеру нас завели, Закували, періщили в пяти, Терпентину до носа лили.Молодость беспечна. Распелись и забыли, где они и что их окружает… Сильный стук в дверь чем-то железным оборвал песню на полуслове.
— Открывай! — послышался за дверью хриплый бас.