Стоик
Шрифт:
— Конечно, — отвечал Каупервуд. — Это я понимаю. Да я и сам думаю уехать куда-нибудь ненадолго. Давайте встретимся недели через полторы, через две?
На этом они расстались, крепко пожав друг другу руки. Джонсон возвращался к себе в сильно приподнятом настроении, воодушевленный мечтами о широкой деятельности и не менее широких доходах. Пожалуй, ему уж несколько поздновато праздновать победу в этом деле, которому он посвятил всю свою жизнь. Но сейчас, по-видимому, успех обеспечен.
А Каупервуд, оставшись один, погрузился в практические размышления о предстоящих ему финансовых операциях. В конце концов волшебное заклинание «Сезам, откройся» на сей раз оказывалось проще простого: выложить достаточное количество фунтов стерлингов. Потрясти полной мошной перед глазами ссорящихся между собой пайщиков, и, какие бы у них там ни были разногласия, можно наверняка поручиться — все они ухватятся за эту мошну и забудут, о чем спорили. Предложить этим несговорчивым директорам и акционерам, скажем, два, три или даже четыре фунта стерлингов за каждый фунт акций, имеющихся у них на руках. Учредительская прибыль, которая в избытке потечет к нему от его дочерних компаний, и самый рост движения на подземке в таком громадном и быстро растущем городе, как Лондон, безусловно не только покроют эту баснословную цену, которую он готов им предложить, но со временем принесут ему такие проценты, какие этой публике и не снились. Итак, прежде всего — заполучить в руки контроль. А затем объединить все линии, каких бы денег это ни стоило. Время и все возрастающие мировые финансовые обороты постепенно окупят все это с лихвой.
Но, конечно, ему отнюдь не улыбается финансировать все эти предварительные расходы из собственного кармана, и придется, пожалуй, в ближайшее время поехать в Соединенные Штаты. Там уж он постарается изобразить это предприятие в самых заманчивых красках: нелегкое дело выцарапать из банков, синдикатов и у отдельных капиталистов, чьи алчные повадки он хорошо изучил, солидные займы для будущей контролирующей акционерной компании; но это даст ему возможность совершить оборот — завладеть лондонской подземкой, а потом, со временем, и вернуть долг своим заимодавцам-акционерам из расчета по меньшей мере два-три доллара за доллар.
Но сейчас ему прежде всего надо отдохнуть и съездить куда-нибудь с Беренис. А когда он вернется, тогда можно будет еще раз побеседовать с Джонсоном и встретиться с этим лордом Стэйном, потому что несомненно от этих двоих многое зависит.
33
Поглощенный всеми этими делами и хлопотами, Каупервуд едва урывал время, чтобы повидаться с своей возлюбленной. Эйлин между тем уехала в Париж, а Беренис с матерью перебрались в Прайорс-Ков. Беренис, по-видимому, была тоже очень занята — ездила по магазинам, что-то устраивала. Она с увлечением покупала всякие изящные пустячки, и это в глазах Каупервуда придавало ей еще больше очарования. «Сколько в ней жизни! — часто думал он. — Какая способность радоваться, какая жажда ко всему, она и меня заражает ею. Ее все решительно интересует и поэтому вполне естественно, что и с ней всем интересно».
Приехав к ней впервые в Прайорс-Ков, Каупервуд обнаружил, что у них уже все налажено и устроено как нельзя лучше. В доме целый штат прислуги: повар, горничные, экономка, дворецкий, не говоря уже о садовниках и пастухах, которых держал лорд Стэйн. И Беренис радовалась и от души наслаждалась прелестями сельской жизни; но искренне ли это было, или, может быть, только поза, Каупервуд наверное не мог сказать. Казалось, она не только любит природу, но как-то особенно чувствует ее. Какая-нибудь птичка, цветок, дерево, бабочка могли иной раз растрогать и потрясти ее. Если и это было игрой, пожалуй сама Мария-Антуанетта могла бы позавидовать такому мастерству. Когда Каупервуд приехал, Беренис стояла во дворе с пастухом, который пригнал стадо овец, чтобы показать ей ягнят. Увидев коляску Каупервуда, подкатившую по главной аллее, Беренис схватила на руки самого маленького, самого курчавого ягненка. Эта прелестная картинка восхитила, но нимало не обманула Каупервуда. «Позерство, — подумал он, — впрочем, ведь это для меня».
— Пастушка со своими овечками! — шутливо приветствовал он ее и, наклонившись, погладил ягненка у нее на руках. — Прелестные созданья — появятся на свет и тут же исчезают, как весенние цветочки.
Он сразу заметил ее изящное летнее платье и подумал, что она способна изобрести для себя и ввести в моду нечто совершенно необычайное, и самый фантастический наряд на ней будет казаться вполне естественным. У нее был какой-то особый дар входить в любую принятую ею на себя роль с такой непринужденностью, что трудно было сказать, поза это или просто у нее так выходит само собой.
— Если бы вы приехали чуть-чуть пораньше, — сказала Беренис, — вы бы застали нашего соседа, Артура Тэвистока. Он помогал мне устраиваться. Ему пришлось поехать в Лондон, но завтра он опять приедет мне помогать.
— Вот как, — засмеялся Каупервуд, — скажите, какая деловитая хозяйка! Заставляет работать гостей! Или здесь уж так принято, что работа считается главным развлечением? А меня что заставят делать?
— Бегать по поручениям. У меня столько их накопилось!
— Да ведь я с этого начал свою карьеру!
— Берегитесь, как бы вам не пришлось этим и кончить… Идем, милый, — тихонько шепнула она и тут же, подозвав пастуха, передала ему ягненка и взяла Каупервуда под руку.
Они пошли по зеленой лужайке к плавучему домику. Там на веранде под тентом был сервирован стол. В глубине у открытого окна сидела миссис Картер с книгой в руках. Каупервуд весело поздоровался с ней, и Беренис повела его к столу.
— Ну вот, садись и наслаждайся природой! — скомандовала она. — Отдыхай и выкинь из головы Лондон и все свои дела.
И она поставила перед ним графин с мятной настойкой — любимый его напиток.
— А теперь хочешь послушать, что я для нас с тобой придумала, если ты будешь свободен? Ты как думаешь, будет у тебя время?
— Сколько хочешь, милочка! — отвечал он. — Я все устроил. Мы с тобой вольные птицы; Эйлин в Париже, — прибавил он, понизив голос, — и, как она говорила, пробудет там по меньшей мере дней десять. Так что же ты такое придумала?
— Мы едем осматривать английские соборы — мама, дочка и ее почтенный опекун, — объявила Беренис. — Мне так всегда хотелось побывать в Кентербери, Йорке и в Уэльсе! Нет, правда, ты должен выкроить на это время, раз уж мы не можем поехать на континент.
— Прекрасная идея! Я, признаться, очень мало знаю Англию и для меня это будет большое удовольствие. И мы будем совсем одни, — он сжал ее руку, и Беренис поцеловала его в голову.
— Ты не думай, что я здесь сижу и ничего не знаю; о тебе так трезвонят в газетах, что и здесь слышно. У нас тут уже известно, что мой достопочтенный опекун и есть тот самый знаменитый Каупервуд; Мой агент по доставке мебели так прямо и спросил меня: правда ли, что мой опекун и американский миллионер, о котором напечатано в «Кроникл», это одно и то же лицо? Мне, разумеется, пришлось подтвердить. Но Артур Тэвисток, по-видимому, считает вполне естественным, что мой попечитель — такая выдающаяся личность.