Стоит ли об этом
Шрифт:
А мой жилищный вопрос разрешился самым фантастическим образом. Редактор, сияющая, приходит из горисполкома и цитирует начальника жилищного отдела: «Нам вашему Катканову легче квартиру дать, чем общежитие». И резюмирует: «Сергей Юрьевич, пляши, тебе квартиру выделили». Не часто в жизни я испытывал такую сильную радость, как тогда.
Квартиру мне, правда, выделили в ещё недостроенном доме, но через год я уже в неё въехал. Это было самое настоящее чудо, за которое я всегда буду благодарен Богу и редактору.
Как я пришёл к вере
Православная вера для меня — как воздух без которого мне было бы нечем дышать. Без веры я не
Я люблю интересные истории о том, как атеисты приходят к вере. Один стал свидетелем чуда, другого некое жизненное потрясение заставило уверовать, третий встретил человека, который изменил его отношение к религии. Но у меня ничего такого не было. Я помню время, когда я твёрдо знал, что Бога нет. Я помню время, когда я твёрдо знал, что Бог есть. Что же было между ними? Некий вялотекущий процесс, растянувшийся на неопределённое количество лет.
Атеистом я, откровенно говоря, был немного странным, мне всегда нравилось всё церковное, например, открытки, которые иногда появлялись в нашем доме. Мама поддерживала отношения с тётей Тоней Мурашёвой, которая была подругой её мамы, моей бабушки. И моя бабушка, которая умерла, когда мне было 5 лет, и тётя Тоня, которую я хорошо знал, и ещё тётя Лиза, родная сестра моей бабушки, которая жила в деревне Пески, где я часто бывал летом, были людьми «очень верующими», как я тогда говорил. Сейчас я понимаю, что очень или не очень верующим быть нельзя, они просто были людьми церковными. Это всегда вызывало у меня большое уважение, и ни тени протеста.
Бабушку я почти не помню, но вот один фрагмент нашего разговора врезался в память на всю жизнь. Я, видимо, что–то спросил её о Боге, хотя своего вопроса не помню, а она ответила: «Бог живёт на небе. Подрастёшь — всё узнаешь». Как часто подростком я вспоминал эти слова и думал: «Вот я подрос и узнал, что Бога нет». Я вспоминал эти слова и позже, когда уже был в Церкви и узнал, что бабушка была права.
Дома у нас в кухонном шкафу, почти незаметные, всегда стояли маленькие иконки. Они были для меня привычны, нисколько не раздражали, но ничего особо не значили. Кажется, именно по поводу этих иконок я однажды спросил маму: «Но ведь мы — неверующие?». Мама ответила: «Почему мы неверующие? Мы — верующие». Мне тогда было лет 13, мамин ответ меня немного удивил, но отнюдь не стал никаким потрясением. Родители, может быть, и ходили в церковь где–то раз в год, я этому значения не придавал, да, видимо, чаще всего об этом и не знал. Со мной разговоров о вере они никогда не заводили.
Иногда у нас дома бывала тётя Тоня Мурашёва. Это был интересный человек. По образованию — врач, она работала рентгенологом, но с работы её уволили из–за религиозных убеждений, о чём я, очевидно, узнал гораздо позже. Сейчас я понимаю, что тётя Тоня была исповедницей, то есть человеком, пострадавшим за веру. Это очень значимо перед Лицом Божьим, не каждому православному это дано. Я знал её пенсионеркой, она работала регентом в кафедральном соборе и была хорошо знакома со многими священниками. Она–то иногда и приносила к нам домой разные православные открытки или чёрно–белые фотографии со старинных открыток. Мне они очень нравились.
Помню, я устроил на своём письменном столе целую выставку под стеклом из таких «религиозных изображений». Мне тогда было лет 16. Моя сестра, которая моложе меня на 10 лет, чуть ли не со слезами спросила меня: «Ты что, верующий?». Это примерно равнялось вопросу: «Ты сошёл с ума?». Я поспешил её успокоить: «Нет, я неверующий, просто историей интересуюсь». Сейчас моя сестра, как и я — верующая, недавно мы с ней с улыбкой вспоминали этот эпизод из её детства.
А только ли интересом к истории был вызван мой подростковый интерес к религиозным открыткам? Это очень сложный вопрос, но думаю, что нет. Я не верил в Бога, но уже старшеклассником я хотел в Него верить, что хорошо заметно по моему дневнику. Кажется это была своего рода «игра в православие». Это примерно как ребёнок очень хочет быть солдатом, но не может, а потому играет в солдатиков.
Тётя Тоня никогда не говорила со мной о вере. Они с моими родителями видимо считали: если в школе будут говорить одно, а дома — другое, это ни к чему хорошему не приведёт. Может быть, они и были правы, хотя не уверен.
А вот с тётей Лизой в Песках мы говорили на сей предмет. Она иногда рассказывала мне какие–то религиозные истории, хотя ничего в память не врезалось. Она и меня любила послушать, что–нибудь такое «из истории». Помню, я рассказывал ей про Александра Македонского, о том, какой это был замечательный человек, а она удовлетворенно заключила: «Так ведь у нас вера–то греческая». Мы остались довольны друг другом. Хотя она тоже никак не пыталась на меня влиять, никакой «религиозной агитации» с её стороны не было.
Мне было, наверное, лет 17, когда я узнал, что у неё есть «Новый завет» — старый, ещё дореволюционный. Я попросил его почитать. Она разрешила. Я тогда приехал в деревню ненадолго, но «Евангелие от Матфея» успел прочитать, делая при этом выписки в блокнотик, который всегда был у меня с собой. Евангелие меня не потрясло, но заинтересовало, я узнал, что там есть интересные мысли. Я попросил у тёти Лизы разрешить мне взять «Новый завет» в Вологду. Она отказала, сказав, что читает его каждый день и расстаться с ним не может. Не сказать, что я сильно расстроился.
Тётя Лиза была человеком очень простым, не сильно грамотным и серьёзные религиозные вопросы мы с ней обсуждать не могли. А я в те годы очень хотел бы поговорить с каким–нибудь священником. Я отнюдь не собирался никого обращать в атеизм, мне просто было очень интересно послушать, что может сказать умный, но при этом верующий человек в защиту религии. Но поговорить с таким человеком у меня возможности не было.
Как–то воскресным днём я пошёл в церковь, ни слова не сказав об этом родителям (об этом есть запись в моём дневнике). Не знаю, что я там хотел увидеть или услышать, но эта реальность тянула к себе юного атеиста. Вообще, мне хотелось бы услышать проповедь священника, хотя, кажется, я на это не особо надеялся. Может быть, я пришёл слишком поздно, но литургии не было, а посреди храма стояло три гроба: два со старушками, один — со старичком. Я смотрел по сторонам, рассматривая убранство храма, а какая–то старушка ткнула меня в бок и, показав на гробы, сказала: «Смотри, больше не увидишь». Она была уверена, что в одном из гробов — мой родственник, а иначе откуда бы взялся в храме этот мальчишка? Кому могло прийти в голову, что мальчик пришёл в храм по своему личному желанию из своего личного интереса к религии?
Когда в 14–15 лет я писал стихи, некоторые из них касались религиозных вопросов. Были у меня омерзительно богохульные стихи (к тому же — тупо графоманские). Я их, к сожалению, до сих пор очень хорошо помню, потому что я вообще не часто что–нибудь забываю. Когда они мне вспоминаются, я сразу же включаю в голове гудение, своего рода глушилку, чтобы не поганить сознание глупой мерзостью. Тут всё понятно: мальчик выяснял отношения с Богом, в Которого не верил. Кажется, моё сознание всегда вертелось вокруг вопроса о Боге, как язык вокруг больного зуба.