Стократ
Шрифт:
Меч стал его первым учителем и другом.
Голодный мальчишка бродил по дорогам – сперва бесцельно. Потом тоже бесцельно, но уже сознавая это, пребывая в не-цельности, как в полете. Он много думал о людях: иногда один подпасок, встреченный на рассвете, давал ему пищу для размышлений до самого вечера. Он научился читать незаметно для себя, и даже купил и прочел несколько книг, но истории, рассказанные в них, показались слишком сухими и вымышленными в сравнении с тем, что он видел и о чем думал. Вот, например, некие разбойники молча делят награбленное и расходятся
Стократ выплюнул изжеванную травинку, сорвал следующую и поразился ее терпкому вкусу. Вкус… что он означает? О чем, кроме зелени и лета, может рассказать эта терпкая кашица?
Вчера он потратил несколько часов на прогулку к маяку – так называли чашу со смолой, где лесовики, когда желали о чем-то сказать соседям, разводили огонь. Дозорный приносил князю флакончик с посланием. Мастер-языковед, заранее предупрежденный, полоскал рот особо чистой водой и клал сообщение на язык. И после долгого величественного молчания изрекал пожелание – или вопрос, или сообщение.
Стократ так четко воображал себе эту сцену, как если бы сам много раз был ее свидетелем. Вчера он постоял у потушенного маяка, но дальше в лес не пошел: там явно кто-то был, и дежурил, возможно, с луком в руках, и дорога была устлана такой трескучей хвоей, что, пожалуй, в идущего по ней мог попасть и совершенно слепой стрелок…
Будто в ответ его мыслям треснула веточка под чьей-то ногой. Стократ насторожился. Не рановато ли?
Самое время. Три человека, один из них очень тяжелый, молча занимали места на той стороне ущелья. Охотники.
Он прижал ухо к земле; и жертвы были совсем рядом. Те самые лошади с парой всадников и поклажей…
И один пешеход. Легконогий. Легкий.
Подросток.
Шмель шагал и печально гордился собой. О каменной тропе, соединяющей два витка дороги, рассказал ему еще в Макухе молодой погонщик, часто сопровождавший купцов через горы. Закончив хвастливый рассказ, как он, бывало, обгонял конных перед самым перевалом и до смерти удивлял их, появляясь впереди, парень потребовал от Шмеля клятвы, что сам он этой дорогой пользоваться не будет: слишком опасно. Но Шмель резонно заметил, что ничего обещать не обязан: погонщика за язык не тянули, а безопасность Шмеля – Шмелева личная забота.
Он и не собирался пробовать эту тропу. День уходил, солнце склонялось, усталость тянула к земле, но впереди еще было возвращение, и предстояло объяснить родителям, почему он так и не стал уважаемым человеком; всякий раз, когда Шмель об этом думал, его ноги шагали медленнее, и он желал, чтобы пути не было конца. Но приметой скрытой тропе служил белый камень на обочине, и, увидев камень, Шмель вспомнил рассказ погонщика и захотел только глянуть: существует «скорая» тропа или это вранье?
А через миг оказалось, что по тайной тропе можно только подниматься. Спускаться нельзя, если тебе дорога шея; обмирая от ужаса и проклиная себя за глупость, Шмель лез и лез вверх. Если я свалюсь, думал он, пузырьки и склянки в мешке разобьются
Несколько раз он в самом деле чуть не сорвался. Выдохся, покрылся потом и царапинами, отчаялся – и вдруг выбрался на ровное место. Это был другой виток дороги, погонщик не соврал, и Шмель оставил позади торговца Сходню вместе с его товаром…
Не успел он отдышаться – и на дороге послышался топот копыт. Сходня и погонщик выехали из-за поворота и резко придержали лошадей:
– Эй! Кто такой?
Купец схватился было за оружие. Присмотревшись, опустил руку:
– Ты?! Как здесь оказался, ты!
Шмель растерялся.
– Я? По тропе…
– По какой тропе, ты, признавайся!
Они обступили его с двух сторон. Сходня вытащил нагайку:
– С кем ты водишься? Кто тебя привез? Кто тут еще есть?!
– Никого, – пролепетал Шмель. – Я по тропе…
Погонщик соскочил с седла, закружил, высматривая что-то на обочине, и через мгновение отыскал тропу, сверху – почти отвесную.
– И точно, тропа…
– И как он мог тут шею не сломать!
– Да следы ведь…
– Ловкий пройдоха, – с отвращением сказал купец. – Ладно, до трактира немного осталось. Пойдешь с нами. Вот с твоим отцом и выясним, что за тропы, да кто тебя им научил… Ну-ка, держись за стремя!
Он еще поиграл нагайкой, но бить не стал. Дождался, пока погонщик взберется в седло, пока Шмель возьмется онемевшей рукой за холодное грязное стремя, – и тогда направил лошадь вперед таким скорым шагом, что Шмелю пришлось пуститься бегом.
Каменный флакончик врезался в спину.
Впереди открылась ровная прямая дорога. Шмель знал, что отсюда до трактира в самом деле рукой подать. Ему было уже все равно, что и как объяснять родителям. Пот заливал глаза. Шмель поднял голову, пытаясь сбросить упавшие на лицо волосы, и вдруг увидел человека впереди на дороге. В первый момент Шмелю показалось, что перед ним отец – невесть как узнал о возвращении сына и вышел встречать.
А в следующий миг тот, которого Шмель принял за отца, взмахнул рукой, и воздух завизжал. Будто в ответ, взвизгнул позади погонщик, а торговец Сходня вдруг захрипел и пролился сверху теплым дождем.
Шмель нырнул под брюхо лошади. Чужие ноги в тяжелых сапогах оказались и справа и слева, ржала и рвалась вьючная кобыла, но ее повод крепко перехватили. Сходня, поразительно долго для мертвеца державшийся в седле, наконец-то рухнул на дорогу, и Шмель едва успел отскочить из-под валящегося сверху тела.
Его спасение было – вскочить сейчас верхом и кинуться вперед, к родному дому, где защита и помощь. И он рванулся, схватившись за гриву чужой лошади, но лошадь взвилась на дыбы и сбросила его, и поскакала вперед, окровавленная, одним своим видом разнося дурные вести – а Шмель остался лежать на камнях, и не мог даже пошевелиться, чтобы уйти с пути летящего, как на плаху, топора…
Топор упал в двух волосках от головы Шмеля, причем отрубленная рука, вцепившаяся в рукоятку, еще подрагивала.