Стократ
Шрифт:
Поднимаясь, он свирепо растянул губы:
– Хозяин! Лошадей нам свежих!
Все глядели на него в этот момент, но только Шмель – без страха.
Второй раз за пару дней Шмелева жизнь круто повернулась. Если не считать того момента, когда она висела на волоске.
Стократ взял его к себе в седло. Первую часть пути, ровную, одолели легко и скоро очутились на месте вчерашнего побоища. За ночь кровь почти слилась с землей, но проклятые мухи, кружась нал тропинкой, звенели назойливо
Миновали то место, где Шмель встретил торговца. Миновали потайную тропинку; Шмеля покачивало в седле, и покачивался мир вокруг: живописная пропасть справа. Отвесная стена, поросшая кустарником, – слева. Потихоньку начали слипаться глаза.
– А теперь, – сказал Стократ вполголоса, – расскажи мне все, что знаешь о лесовиках. Это очень важно.
– Я не так много знаю…
– Просто отвечай. Как они себя называют?
– Они? Люди…
– У них нет специального слова… вкуса, чтобы выделить свое племя из прочих? Древесные, лесные… что-то в этом роде?
– Нет. Они говорят… они вкушают про себя – «люди».
– А мы тогда для них кто? Как они нас называют?
– Чу… чужие, – Шмель запнулся. – «Безъязыкие».
– Кто у них правит? Князь, правитель – кто?
– Называется «вождь»… У них есть несколько родов, познатнее и попроще, вождь – такой важный старик… кажется.
На узком и крутом участке дороги Стократ спешился, оставив Шмеля в седле, и зашагал рядом, ведя лошадь под уздцы. Стражники нагнали их и теперь двигались следом, соблюдая почтительное расстояние. За стражниками, отстав, тащились старшие братья Шмеля с печальным грузом – телом Сходни.
– Они, значит, люди, а вокруг безъязыкие чужаки, – задумчиво проговорил Стократ. – Послушай, а как они думают? Если у них нет слов?
– По-моему, точно как мы. Только… языком.
– Вот так?
Стократ высунул язык, уставился на его кончик, скосив глаза. Шмель, как ни был замучен, рассмеялся.
– Так, повеселел, уже лучше… А что у них за оружие, кроме луков?
– Еще метательные ножи… Всякое. Они хорошие охотники… Еще яды.
– Яды – это плохо, – пробормотал Стократ. – Раньше они никогда не пытались отравить послание?
– Что ты!
Стократ замолчал, о чем-то раздумывая. Дорога сделалась ровнее и шире. Стена слева отступила, давая место мелким корявым соснам. В свете проглянувшего солнца открылась Белая дорога почти донизу – витой шнурок желтовато-молочного цвета.
– Ты говоришь, они охотники. Что, на охоте, чтобы срочно позвать товарища, они несут ему питье?
– Нет! Понимаешь, они ведь не глухие. Они могут перекликаться по-птичьи, например. Повторять звериные звуки. Чтобы сказать «Привет, это я» или «Посмотри направо» – одного свиста хватит. Но они не называют это
– Хм.
– А «языком» они называют только то, что можно пробовать на язык… Вкушать. Это достойно человека. У них есть целый ритуал для беседы – когда двое сидят, и перед каждым специальный прибор, чтобы обмениваться вкусами. Потом наставление – когда один готовит вкусы, а многие вкушают. Мастер рассказывал, есть еще песни, поэмы…
Шмель запнулся. Он не мог скорбеть о мастере. Должен был скорбеть, но не чувствовал скорби, а только горечь.
– Поэмы? – осторожно удивился Стократ. – Песни?
Шмель вздохнул:
– Любой смысл на воде или на вине, или на жире – это просто послание. – А вложить смысл в еду – это уже песня. Следующая ступень искусства.
– Тушеное мясо, – мечтательно проговорил Стократ. – С подливой… и травами. Я чувствую этот вкус… Но не слышу песни. Только удовольствие для брюха.
– Вот за это они, в общем-то, презирают людей, – Шмеля на секунду перестало клонить в сон. – Мастер рассказывал – у них в старину бывали длинные пиры… где все одновременно вкушали что-то героическое. И к концу пира знали и чувствовали больше, чем в начале.
– Героическое? – заинтересовался Стократ. – О чем же?
Шмель отвернулся от пропасти, чтобы не закружилась голова:
– О подвигах. О воинах… О том, как кто-то гибнет, а другой в последний момент приходит на выручку и всех спасает.
И замолчал, пораженный несоответствием: он, ни разу в жизни не державший меча, и высокопарные мечты о доблести.
– Военная доблесть – это хорошо, – Стократ шагал легко, его сапоги, казалось, едва касались крутой, неровной, каменистой дороги. – Теперь скажи мне: с кем они воевали? Когда? Кто победил?
– Я не знаю! Да кто знает, ведь столько лет прошло! Мастер говорил, у них были войны между собой, потом еще с людьми, тогда, раньше, когда Макухи в помине не было. А потом им надоело воевать, они ушли к себе в леса и отгородились ото всех. Им ничего не надо – все у них есть, леса, вода, дичь… Вот только свеклу любят. На свеклу охотнее всего меняют свой лес.
Дорога вышла на новый виток. Впервые показалась внизу Макуха – самые высокие здания, дом князя и башня, лесные склады и пильня, широкая дорога к пристани…
– Скажи, отравленное послание – что это может значить? – тихо спросил Стократ.
– Война, – Шмель говорил еле слышно, так что шелест мелких камней под копытами лошади заглушил его слова. – Отравить посланием – это… унизить. Обозвать грязным животным. Не просто убить, а…
Он замолчал. Весь ужас положения открылся ему только теперь: мастер мертв. Нет хуже вести, чем яд внутри послания. Никто в Макухе этого не понимал, никто не знал обычаи лесовиков, как знал их Шмель.
Стократ заглянул ему в лицо, снизу вверх: