Стократ
Шрифт:
– И что теперь?
Князь мотнул головой. Взял со стола колокольчик и встряхнул, как склянку с лекарством. Не успел стихнуть звон – вошел Глаза-и-Уши, унылый и постаревший.
– На площади шумят, – прошелестел советник, мельком глянув на Стократа. – Только что Сходню привезли. Так вздумалось им, что купца нашего тоже лесовики…
– Дурачье, – пробормотал князь.
– Стража готова, – Глаза-и-Уши прикрыл глаза полупрозрачными белесыми веками. – Если послать за подмогой в Правую и Левую руки, можно и ломануть на них… Что их стрелы? Против стрел
Он открыл глаза и поглядел на князя прямо, будто издеваясь:
– Так они говорят, стражники, орлы наши. Дурачье, да с мечами, а где умных возьмешь?
– А что лесовики?
– Затаились. На заставе оцепление… Что делать, светлейший?
– Иди к нашим, – отрывисто велел князь. – Иди, они сейчас с площади сюда припрутся, еще мертвого Сходню с собой притянут. Иди, скажи им… Придумай, что. Но чтобы сегодня они были по домам, и завтра тоже, а с утра посмотрим…
Глаза-и-Уши скептически покачал головой:
– До утра у нас срок, светлейший, чтобы думать. И то… если лесовики раньше не проснутся.
И вышел в потайную дверь.
– Но это еще не все, – сказал князь, проводив его глазами.
Стократ подобрался.
– Ночью второе послание выложили. Развели огонь… Дозорные не брали до самого рассвета – стрел боялись. Потом все-таки загородились щитами и взяли. Принесли мне… А что в этом послании – кто мне скажет? Может быть, ты?!
– Я все равно не буду, – Плюшка глядел на князя снизу вверх, губы его тряслись, но глаза смотрели твердо. – Я никогда не буду, я не учился, я ничего не умею. У меня нос сопливый. Я ничего не знаю. Я не буду, и рта не раскрою, и все равно ничего не пойму!
На столе у князя стоял простой глиняный кувшин – Шмель видел такие тысячу раз. Это была обыкновенная посуда лесовиков, в ней они передавали все свои послания.
– А вот поймешь, – ласково сказал князь. – Я сейчас нагайку достану, и все ты поймешь, сопляк.
– Хоть режьте! – Плюшка возвысил голос. – А-а-а!
Из-за окон ему ответил гул толпы: люди явились к князю, требуя защиты. Требуя решения. Требуя немедленных действий.
Князь перевел взгляд на Шмеля. Тот глубоко вдохнул – и так и остался стоять, не сводя глаз с кувшина.
– Пробуй ты, – уронил князь. – Учился?
Меня ведь сочли недостойным, угрюмо подумал Шмель и сам себе поразился – откуда такие мысли на пороге, скорее всего, ужасной гибели?
– Минуту, – сказал Стократ.
Он взял кувшин за горло, как дохлого гуся. Осторожно покачал в воздухе. Вынул тряпичную затычку.
Осторожно поднес горлышко к носу. Поводил туда-сюда ладонью, подгоняя запах. Поднял брови:
– Ничего не чувствую. Как вода.
Шмель шагнул к столу. Взял стакан и опять удивился, на этот раз своему спокойствию. Все внутри онемело – не то от страха, не то от изумления: теперь я мастер, единственный языковед в Макухе. А значит, в мире. Никто ведь не знает, есть ли где еще на свете языковеды…
Вытянув руки, он очень осторожно
В комнате было тихо, как в облаке. Снаружи что-то говорил Глаза-и-Уши, и ревела толпа, заглушая его надтреснутый голос.
Шмель поднес стакан к губам и подумал, что такой точно была последняя минута учителя. Как-то скомкано, неправильно… Даже не поговорили толком с матерью, с отцом, с братьями…
– Дай, – тихо сказал Стократ.
Он вынул стакан из холодной ладони Шмеля. Прищурился, запрокинул голову, тронул губами изумрудную жидкость – Шмель даже выдохнуть не успел. Вспомнилось Плюшкино: «Ни слова не вымолвил! Черный, как головешка! Зубы оскалил!»
Стократ облизнул губы. Склонил голову на бок, прислушиваясь к своим ощущениям:
– Ну и дрянь… И как из этого можно что-то понять?
Он попробовал еще, поморщился и неожиданно подмигнул; Шмель понял, что все еще стоит, подняв руку, и форма скрюченных пальцев повторяет форму стакана.
– По крайней мере, – пробормотал внимательно наблюдавший князь, – это хоть не убивает мгновенно…
Тихонько заскулил Плюшка, о котором все забыли. А Шмель дрожащей рукой снова принял стакан, тронул губами изумрудную поверхность и, зажмурившись, набрал полный рот.
Яд!
Яд, говорилось в послании, Шмель помнил этот вкус, хоть мастер давал его пробовать только однажды. Яд, и будущее время; яд, и вода. Много воды. Угроза. Обещание смерти.
Шмель сплюнул жидкость в деревянную чашку, разлетелись брызги, князь брезгливо отстранился. Шмель прижал к мокрым губам край чистого рукава рубашки:
– Они говорят, что отравят источники. Они говорят, что отравят все источники и колодцы.
Даже Плюшка перестал скулить. Несколько мгновений в комнате слышались только раздраженный ропот толпы да невнятная речь советника на крыльце.
– И все? – отрывисто спросит Стократ. – Какие-нибудь условия? Объяснения?
Губы горели. Шмель без разрешения взял чашу с водой, прополоскал рот. Сделал несколько глотков. Снова налил себе жидкости из кувшина.
Яд, яд… Текущая вода. Обещание смерти – война… Условия? Объяснения? Он ведь не мастер. Он не может понять все, что тут написано – только самое явное, основное: угроза. Война.
Соленый как воля, сладкий как степень, кислый как движение, горький как время. Соленый… здесь есть оттенок соли, который явно что-то значит, но Шмель не может его прочитать. Мастер – тот смог бы.
Он сплюнул жидкость. Язык одеревенел. Может, яд в питье все-таки есть и теперь только начал действовать?
– Я не понял, – ему все труднее становилось говорить, – не понял до конца. Это какая-то, ну, форма объявления войны… Мне надо в кабинет мастера. Посмотреть книги, записи, образцы…
Он покачнулся. Стократ подхватил его под локоть.
– Отравился? – быстро спросил князь.
– Голоден, – Стократ заглянул Шмелю в глаза. – Устал. Вели, пусть ему сварят сладкой каши побольше, и…