Столетие Трагедии
Шрифт:
Как бы то ни было, все политические партии оставались оторванными от основной массы еврейского населения, которая предпочитала оставаться незаметной из чувства самосохранения. Очевидцы отмечали, что на местах лишь еврейская "ассимилированная полуинтеллигенция" (приказчики, фармацевты, студенты), включая выходцев из состоятельных семейств, выступила горячей проповедницей классовой борьбы и ненависти к буржуазии. Преобладали инертные "обыватели", для которых первостепенной являлась проблема экономического выживания. Это относилось и к жителям черты оседлости, которые все чаще становились жертвами насилия, и к многочисленным беженцам, переполнявшим крупные города и живущим на доходы от мелочной торговли и вспомоществование благотворительных организаций. Последним приходилось существовать в условиях все шире распространявшихся слухах о "спекулянтах-евреях" - основных виновниках
По мере приближения большевистского переворота антисемитские настроения приобретали все более парадоксальные формы. Либералы с ужасом писали, что в понятие еврея у современного российского обывателя входят не только "еврейские банкиры", но также евреи - крайне левые. В политическом экстремизме, а заодно и в любой другой злокозненности, упорно подозревали всех евреев. В значительной мере это было связано с тем, что после свержения самодержавия население городов лицом к лицу столкнулась с наиболее радикальной частью еврейской молодежи.
В целом поведение представителей нерусских народов, включая евреев, казалось столь шокирующим для традиционного сознания из-за всевозможных "интернационалистов" - людей, чье желание перечеркнуть свою прежнюю "ущербную" идентичность приобрело нигилистически-экстремистские формы. Одна из еврейских газет пыталась по-своему разъяснить и сгладить ситуацию. Интернационалисты и большевики еврейского происхождения, заседающие в Советах, посланы туда русскими, а не еврейскими организациями, писала она. Возложение ответственности за их политику на всех евреев - величайшая несправедливость. Подобные заявление на раз делались публично. На заседании Предпарламента со специальным заявлением выступил представитель еврейской народной группы Гольдштейн, также призвавший отмежеваться "от случайных евреев и ренегатов, работающих в партиях большевиков и интернационалистов". Подобные демарши не только не помогали, но и вызывали дополнительное раздражение. "В "Совете Российской республики" говорят больше всего "евреи"", - так своеобразно отозвался на деятельность Предпарламента накануне Октября известный писатель И.А.Бунин.
Как бы то ни было, в большевистском перевороте евреям суждено было сыграть совсем не ту роль, которую от них ожидали и которая стала им позднее приписываться. Особенно наглядно это видно на примере событий, связанных с так называемым штурмом Зимнего дворца - событием, также окруженном легендами.
Надо заметить, что сведения о вооруженных толпах, осаждавших дворец, весьма расплывчаты (можно, однако, определенно сказать, что кроме отдельных комиссаров евреев среди них практически не было). В массе своей нападавшие не отличались решимостью - имеются свидетельства, что солдаты, блокировавшие Зимний, совершенно не понимали, что происходит, в какой акции они участвуют. Солдаты броневого батальона в Петрограде упорно пытались сохранять "модный" тогда нейтралитет. По некоторым сведениям, их уговорил принять сторону большевиков Н.В.Крыленко, представивший дело так, что те всего лишь обороняются, а вовсе не наступают. Информация о защитниках Зимнего выглядит еще более туманно. Так, даже в яркой книге американского историка А.Рабиновича о них сообщается совсем немного. И, тем не менее, восстановить ход событий и, главное, поведение их участников вполне возможно, добавив к известным документам некоторые ранее не известные источники.
Среди оборонявшихся можно выделить несколько численно неравноценных групп. До 9 часов вечера 25 октября в Зимнем находились так называемые ударники - солдаты и офицеры особых частей, поклявшиеся воевать до победы. По некоторым сведениям, они были выведены из дворца прапорщиком Яковом Скопом (согласно показаниям последнего следственной комиссии Петроградского Совета). Из противоречивых показаний по делу Я.Скопа можно сделать вывод, что, во-первых, деятельное участие в обороне дворца могли принять лишь отдельные ударники, во-вторых, даже откровенные противники большевиков не желали выступать против них с оружием в руках.
Не менее опытной и потенциально боеспособной группой защитников Зимнего были офицеры. Увы, похоже, что основная их масса самым пошлым образом перепилась и занялась выяснением отношений между собой (дело дошло до дуэли с применением холодного оружия). Скорее всего, стрельбу могли вести лишь отдельные офицеры.
Еще одну группу оборонявшихся составляли женщины-ударницы. Они составляли на редкость социально разношерстную массу, включавшую и евреек. Свидетельства об их поведении противоречивы. Разноречивость очевидцев не должна удивлять: в смутные времена никто не воспринимает действительность адекватно; при этом аберрации восприятия развиваются по линии социокультурной принадлежности индивида, а также предрассудков, страхов и надежд общественной группы, к которой он принадлежит.
Другую (потенциально наиболее боеспособную группу) представляли казаки. Но, судя по всему, среди оборонявшихся скоро не осталось даже отдельных их представителей - все они ушли, оставив пулеметы и орудия юнкерам. В Зимний дворец казаки явились с настроением оборонятся от Ленина, у которого, по их словам, "вся шайка из жидов", но, поняв, что силы оборонявшихся слабы, покинули его, заявив, что Временное правительство состоит "наполовину из жидов", а защищают его только "жиды да бабы" - "русский народ... с Лениным остался". Такое впечатление сложилось в силу того, что самую многочисленную группу оборонявшихся составляли юнкера, среди которых было много евреев.
Позднее часть юнкеров - те, которые подверглись аресту большевиками - была допрошена. Всего было арестовано не менее 72 или 73 (подсчитано по разным источникам) юнкеров (из них четырнадцать человек были приведены из госпиталя Зимнего дворца). Первый раз некоторых из них допросили большевистские комиссары в Петропавловской крепости, после чего все они, за исключением раненых и больных, были выпущены на свободу по настоянию Петроградской городской думы. Протоколов этих допросов по-видимому не сохранилось. В дальнейшем беседы и допросы велись только с теми юнкерами, которые задержались в госпиталях на излечение - второй раз с частью из них (всего с тремя) беседовали представители думы (это произошло, предположительно, в начале ноября). Наконец, 11 ноября десятерых выздоровевших в 255-м госпитале юнкеров (включая двоих, допрошенных ранее представителем думы) допросил член Следственной комиссии при Петроградском Совете рабочих, солдатских и крестьянских депутатов М.Г.Модель.
Разумеется, записи допросов юнкеров нельзя назвать протоколами в общепринятом смысле слова - в большинстве случаев невозможно установить ни возраст допрашиваемых, ни место рождения, ни вероисповедание, ни социальное происхождение. Как бы то ни было, кое-что принципиально важное из допросов уловить можно. Что же представляли из себя юнкера, которым суждено было сыграть роль основной силы, призванной спасти Временное правительство?
Первым дал показания представителям городской думы 26-летний Дмитрий Ефимович Горель (в случаях, когда возможно установить, фамилии, имена, отчества приводятся полностью) из Петроградской школы прапорщиков инженерных войск. О себе он практически ничего не рассказал, кроме того, что "страдал пороком сердца", зато сообщил немало интересного о произошедшем. Вторым высказал свои впечатления о событиях во дворце Иван Дмитриевич Котов, из той же школы прапорщиков, в прошлом студент института путей сообщения. Третьим допрошенным оказался 20-летний Тадеуш Станиславович Рутковский, окончивший ранее коммерческое училище в Варшаве и поступивший в 1917 г. в 2-ю Ораниенбаумскую школу прапорщиков. Эти трое и дали наиболее подробные показания представителям городской думы о происходившем в Зимнем дворце.
Второй допрос носил скорее формальный характер. Все юнкера были освобождены в тот же день 11 ноября под стандартную подписку о непротивлении новой власти. Из десяти человек "ранены" в Зимнем были лишь двое: один (юнкер 2-й Ораниенбаумской школы прапорщиков Рутковский) кусками штукатурки, свалившимися с потолка или стен ему внутри Зимнего дворца при его обстреле; другой (юнкер школы прапорщиков Северного фронта Иоган Лерх) едва не лишился правого глаза от удара штыком после того, как его товарищ-юнкер неловко наклонился с винтовкой за спиной. Один из юнкеров (Борис Яппу из Петроградской школы прапорщиков инженерных войск) "страдал неврозом сердца" в течение 12 лет, другой (юнкер Петроградской школы подготовки прапорщиков инженерных войск Николай Мотев) - также "сердечными припадками и неврастенией" то ли шесть, то ли десять лет, еще один юнкер (Николай Медиокритский из школы прапорщиков инженерных войск,) "имея слабое сердце", около трех лет мучался "припадками и головокружением". Юнкер Петроградской школы прапорщиков инженерных войск Иван Дмитриевич Котов, как обнаружилось во время допроса следователем Петроградского Совета, также был неврастеником - он упал в обморок, когда понял, что ему придется стрелять в соотечественников, а Иван Лехель из той же школы потерял сознание в результате нервного припадка. Остальные трое (Александр Василенко, Николай Иванович Савельев, Виктор Иванов - все из Петергофской школы прапорщиков) были простужены и жаловались на головные боли, боли в животе.