Столетнее проклятие
Шрифт:
— Она еще научится, — сказал наставник, и Авалон не нуждалась в нашептываниях химеры, чтобы уловить в его голосе сомнение.
Лэрд широкими шагами подошел к Авалон, которая так и стояла на четвереньках, и ожег ее презрительным взглядом.
— Авалон де Фаруш, ты — позор нашего клана.
Тогда Авалон оттолкнулась от земли, выпрямилась и бросила ему в лицо то, что зрело в ней все эти три года:
— Я не из вашего клана!
Брови дяди Хэнока взлетели почти до самых волос, рыжая борода встопорщилась.
— Что ты сказала? — страшным голосом вопросил
Авалон выпрямилась, и химера в ее голове скорчилась, заметалась, трясясь от ужаса.
«Ярость! — выла она. — Ярость, ярость, ошибка, извинись, отступи…»
«Заткнись!» — беззвучно приказала ей Авалон. Она слишком долго ждала этой минуты, и теперь было слишком поздно извиняться и отступать.
— Я не из вашего клана, — повторила она со всем достоинством, на какое была способна. И подумала, что так же держался бы ее отец, будь он жив.
Дядя Хэнок так побелел, что, казалось, его рыжая борода в лучах солнца занялась огнем.
Химера испустила вопль ужаса, который слышала одна только Авалон, призывая всем видом выразить полнейшую покорность, — но девочка знала, что даже это не усмирило бы сейчас дядю Хэнока.
Он возвышался над ней, своим могучим телом загораживая солнце.
— Ваше предание — чушь! — выкрикнула Авалон, не веря собственной смелости.
За такие слова дядя Хэнок ее уж точно убьет. Он уже вытаращил глаза, сжал увесистые кулаки. Один удар — и ей конец, но это, наверно, будет не так уж и плохо, не так уж больно, а потом она навсегда покинет этот мир, увидит маму, отца, Фрину…
— Чушь! — снова что есть силы крикнула Авалон, готовясь к смерти. — Нет никакого проклятия, нет! Только глупые дети верят в проклятия!
Так говорила Фрина. Это было давно. Тогда у Авалон еще была нянька, был дом, были те, кто ее любил. Тогда все было не так, как сейчас. Тогда она не жила в жалкой лачуге, одна, без друзей, под присмотром ненавистного наставника.
— Девчонка, придержи язык! — вмешался наставник, пытаясь оттереть ее от лэрда, но это лишь больше распалило Авалон.
Словно все эти три года — с того самого дня, когда ее привезли сюда, — Авалон только и ждала этой минуты, ждала, когда окажется в круге грязи лицом к лицу с двумя рассвирепевшими великанами. Ей было непонятно, чего они от нее ждали, чего добивались. Все было перевернуто с ног на голову из-за их веры в эту дурацкую легенду. И Авалон решила бороться.
— Это всего лишь бабкины россказни! — язвительно бросила Авалон, наслаждаясь тем, что может наконец высказать все, что думает. — Этого никогда не было! И я не стану притворяться, что это правда, и никогда, никогда не выйду замуж, ни ради тебя, ни ради кого другого, а в особенности ради какого-то нелепого предания.
Слова, которые она так долго лелеяла в душе, оставляли на губах восхитительный привкус злорадства, и Авалон, сознавая опасность, уже не могла остановиться.
— Я никогда не выйду за твоего сына! Слышишь? Я клянусь, что никогда не стану его женой!
Авалон перевела дыхание и замолчала. Эхо ее слов, ее сокровенных мыслей растаяло в гуще леса. Вокруг царила оглушительная тишина. Безмерная слабость овладела вдруг Авалон — эта яростная вспышка отняла у нее все силы. Она чужая здесь, ей ненавистна эта земля, больше всего на свете она хочет, одного — уехать, навсегда уехать отсюда. Сердце вдруг стиснула такая боль, что даже химера беззвучно застонала.
— Я хочу домой, — тихо, умоляюще проговорила Авалон. — Пожалуйста… отпустите меня домой.
И снова воцарилась долгая тишина, но уже иная — словно птицы, деревья и реки замерли в страхе за Авалон, трепеща перед гневом, который неизбежно вызовут ее слова. Наконец дядя Хэнок прервал молчание, со свистом втянув в себя воздух:
— Вот, значит, какова твоя благодарность!
Он оттолкнул с дороги наставника, и тот покорно посторонился, отошел подальше, оставив Авалон одну перед лицом возмездия.
Лицо Хэнока было белым от гнева.
— И это — после того, как я спас тебе жизнь, привез тебя в мой дом, в мой клан; после того, как я взял тебя под защиту, Авалон де Фаруш, ради памяти твоего отца и ради моего сына! После всего этого ты скулишь и хнычешь, как побитая собачонка, да еще и насмехаешься над тем, что спасло тебе жизнь!
— Проклятий не бывает, — прошептала Авалон.
Ей было так страшно, что она не смела даже вытереть заплаканные глаза. Спутанные волосы упали ей на лицо. Ненадежная завеса, но все же…
— Не бывает?! — взревел Хэнок, шагнув к ней.
Авалон вздрогнула, когда он крепко схватил ее за плечи, но даже не попыталась бежать. Она знала, что это бесполезно — дядя Хэнок повсюду расставил стражу.
— Не бывает?! — прорычал он снова и вздернул Авалон в воздух — легко, словно тряпичную куклу. Ноги ее заболтались в пустоте. — Я тебе, голубушка, покажу, что бывает! Ты у меня узнаешь, что бывает, когда сутки просидишь в кладовой!
Авалон шевельнула губами, но не смогла выдавить из себя ни звука. Впрочем, дядя и не услышал бы, потому что уже тащил ее назад, в дом. Прямиком в эту жуткую кладовую.
Когда он вошел в кухню, кислолицая кухарка поспешно убралась прочь, а Авалон наконец стала вырываться. Хэнок без труда удержал ее и, одной рукой подняв за шиворот, как кутенка, другой распахнул дверь кладовой.
— Вот теперь и подумай, неблагодарная, что бывает, а чего не бывает!
Он швырнул девочку в кладовую, и она ударилась о стену захламленной каморки, сползла на пол, зажимая ладонью рот.
Дядя стоял в дверях, в упор глядя на нее, и губы его снова сжались в тонкую линию.
— Ты будешь женой моего сына. Что бы ты там ни хотела и ни думала — это все не важно, поняла, девчонка?
Он отступил на шаг и взялся рукой за дверь.
— Ты останешься здесь до утра, пока не будешь готова извиниться за то, что оскорбила клан. До тех пор ты отсюда не выйдешь.
Хэнок захлопнул дверь, и Авалон оказалась в кромешной темноте.
Она скорчилась в углу, зажмурилась, все так же зажимая ладонью рот, чтобы не выпустить рвущиеся наружу рыдания.