Столетняя война
Шрифт:
Естественно, нашелся способ отмести этот аргумент. Если бы женщины имели право на корону, то преимущество по праву первородства было бы у дочери Людовика X. Однако же ее отстранили. Если же женщины не имеют права на престол, а похоже, так оно и есть, то каким это образом Эдуард III получил от матери право, которого у нее не было?
И потом, если право Эдуарда III будет признано, быстро возникнет полная путаница. Он настроит против себя всех сыновей, которые непременно родятся у дочерей Людовика X, Филиппа V и Карла IV. Рожденный четырьмя годами позже сын одной из них, Карл Злой, часто будет напоминать в пику Иоанну Доброму, что приходится внуком Людовику X.
В реальности обсуждать этот вопрос не слишком спешили. Главное было в другом: французским баронам
Никогда не видывали и не слыхивали, чтобы Французское королевство подчинялось власти короля Англии.
Добавим сюда то, о чем бароны молчали на ассамблеях, но не на тайных сборищах. Они не отвергали короля. Они хорошо знали, что король им нужен. Но слишком могущественный король — это было совсем не то, чего искали феодалы, пятнадцать лет назад объединившиеся для борьбы с злоупотреблениями монархии. Ведь ситуация с Эдуардом III была парадоксальной. За год до того он взошел на престол в результате мятежа, в ходе которого был убит его отец Эдуард II. Слишком юный — ему исполнилось семнадцать, — чтобы по-настоящему властвовать, он полностью находился под влиянием матери, Изабеллы Французской, очень сильной по натуре женщины, и барона, которого все знали как любовника королевы, — Роджера Мортимера. А французские бароны в Париже знали об этой связи, которую Изабелла даже не пыталась скрыть, и негодовали.
Короче говоря, Эдуард III был слишком слаб, чтобы иметь какие-то шансы на успех в борьбе за корону своего деда Филиппа Красивого, но потенциально слишком силен, чтобы французские феодалы нашли выгодным объединение английской и французской корон на голове этого слабого юноши.
Поэтому участники больших собраний в феврале 1328 г. сочли более естественным искать короля среди своих. Кандидатов в наследники хватало, но по-настоящему никто даже не мечтал тягаться с графом Филиппом Валуа. Он был старшим из мужчин — представителей мужской линии как сын того Карла, который представлялся в своих актах «сыном короля Франции, графом Валуа». Лишение дочери Людовика X наследства в 1316 г. в конечном счете привело к тому, что в 1328 г. королевство наследовал Филипп Валуа. Архиепископ Жан де Мариньи — брат того самого Ангеррана, которого повесили в 1315 г., — заявил об этом без обиняков перед всеми прелатами и баронами, в подтверждение применив Евангелие к геральдике при помощи риторической фигуры, привычной для схоластов:
Лилии не прядут.
Ребенок, которого ожидали, оказался девочкой. Можно было полагать, что тогда Филипп Валуа сразу станет королем. Не тут-то было, и в апреле регенту еще пришлось вести переговоры с баронами. Во время этих последних переговоров, ставка на которых уже определилась, он вел себя еще осторожней, чем в феврале. Впрочем, особого беспокойства он не проявлял: к моменту, когда вдовствующая королева должна была родить, он не побоялся уехать в Нормандию.
Регенту, чьего права на престол никто по-настоящему не оспаривал, корона стоила также уступок земли и денег, обещания вторгнуться во Фландрию — это будет Кассель — и быстро пресечь административные злоупотребления, те самые, исправить которые обещал когда-то Филипп Красивый, чтобы королевство поддержало его борьбу с папой Бонифацием VIII. В эти дни, когда впервые с 987 г. обладателя французской короны почти по-настоящему избирали, претендент действовал осторожно. Он не приказывал до срока, как недавно сделал его кузен Филипп V, изготовить королевскую печать со своим именем. Он дождался миропомазания в Реймсе 29 мая 1328 г. и лишь тогда заменил печать, изготовленную два года назад, после смерти его отца Карла — на ней был изображен граф Валуа на коне, с поднятым мечом, — на совсем новую с фигурой монарха, восседающего на готическом троне.
Эдуард III и немногие его сторонники не строили никаких иллюзий. Франция
Когда на обоих берегах Ла-Манша начнут готовиться к войне, Эдуард и его окружение вновь предъявят права сына Изабеллы Французской. Созванный в Ноттингеме в сентябре 1336 г. парламент заявит о необходимости защитить права короля. «Мужской закон» на этом военном рынке ничего не стоил, но он давал больше, чем предлог: он давал оправдание.
Отметим, что к тому моменту ни у кого еще не было нелепой мысли ссылаться на древний салический закон франков, основательно забытый самими юристами. В этом тексте, в последний раз пересмотренном при Карле Великом, ничего не говорилось об организации государственной власти. Как и все «варварские» законы, как закон вестготов или бургундов, франкский закон закладывал основы общественных и имущественных отношений, назначал денежные штрафы, «композиции», в возмещение самых разных убытков, от убийства до кражи лошади, от выколотого глаза до расторжения помолвки. В статье о наследовании «свободной» земли говорилось, что женщины из него исключаются. Первым, кто вспомнил об этом правиле и применил его к французской короне, сразу после поражения при Пуатье, был один хронист, которому ничего оригинальнее в голову не пришло.
Однако остальную часть наследства, то есть Наварру и Шампань, французские принцы не намеревались так просто оставлять Валуа. После смерти Людовика X, а потом Филиппа V предпочтение здесь всякий раз отдавалось брату, а не дочери. Карл IV умер в 1328 г. королем Франции и Наварры. Но к тому моменту уже подросла дочь Людовика X, которую в 1316 г. вельможи Французского королевства полностью лишили наследства. Она отреклась от всего, и ей возместили ущерб. Но по достижении совершеннолетия она не подтвердила отказ от Наварры, который к тому же был лишь временным.
Если дочери имели право наследовать Наварру (а как утверждать обратное?), то она была старшей из внучек королевы Жанны Наваррской, жены Филиппа Красивого. И у нее теперь был муж, способный претендовать на престол, — ее кузен Филипп д'Эврё, сын второго брата Филиппа Красивого. Если бы ветвь Валуа пресеклась, Филипп д'Эврё стал бы старшим из принцев крови. Впервые со времен Гуго Капета французская корона переходила к кузену короля, и Филипп д'Эврё был вне себя из-за того, что он — лишь второй из кузенов. Пусть хотя бы в отношении Наварры и Шампани дело пойдет иначе!
С Филиппом д'Эврё и его женой соперничали все дочери Филиппа V и Карла IV. Ведь оба этих короля тоже были королями Наварры, и их дочери не отказались, как это сделала Жанна, или, точнее, как это сделали от ее имени, от наваррского наследства отца и бабки. У кого больше прав в долгом ряду внучек королевы Жанны, принесшей Капетингам Наварру: у старшей из них или у дочери того, кто царствовал последним? Естественно, дочери двух последних Капетингов догадались напомнить, что им, в отличие от Жанны, никакого ущерба не возместили.
У этих дочерей были свои защитники. На старшей из дочерей Филиппа V женился Эд, герцог Бургундский, который тоже мог бросить на весы свое влияние. Все знали, что мать герцога была дочерью Людовика Святого, и как только заговорили о правах женщин, Эд Бургундский и его жена объединили титулы. Что касается детей последнего короля, Карла IV, они выдвинули притязания от имени собственной матери — королевы Жанны д'Эврё, третьей жены несчастного мужа, которого некогда обманывала Бланка д'Артуа. Таким образом, здесь выдвинулся род д'Эврё, который по восшествии Валуа на престол стал первой боковой ветвью французского королевского дома, но благодаря брачным союзам мог носить цвета прямых потомков Капетингов.