Столетняя война
Шрифт:
И утром 1 марта парижане, проснувшись, узнали: нечто затевается, но что — неизвестно. Слухи ходили самые противоречивые, а официальные органы молчали.
Бунт разразился, когда один откупщик вознамерился взять налог с торговки кресс-салатом. Начавшись на рынке, восстание охватило весь правый берег, а потом перекинулось по мостам. В нем дружно приняли участие мастера цехов, сбитые с толку экономическими переменами, безработные работники и ремесленники, опасавшиеся потерять клиентуру. Хозяева мастерских боялись фиска, клиенты страшились дорожания жизни. Некоторые были в восторге от возможности подраться с людьми прево. Другие сражались
Ведь все уже было поверили, что налог умер и что этого будет достаточно, чтобы вернуться к процветанию. Ярость повстанцев отчасти была вызвана крахом мечты — они дорожили старым мифом о золотом веке.
Бесспорно одно: повстанцы первого часа, которые набросятся на дом откупщика, ростовщика или слишком богатого бюргера, были простолюдинами. Простолюдинами, среди которых с самого начала было некоторое количество таких маргиналов, как крестьяне, укрывшиеся в городе, или безработные слуги. Но очень скоро в их рядах появились и другие маргиналы — профессиональные воры и грабители с большой дороги.
Как обычно, принялись за евреев. Некоторых зарезали, других на месте окрестили. Нападали также на менял — по крайней мере, на тех, кто не был достаточно хитер, чтобы сразу же подхватить проклятия по адресу фиска. В общем, жертвами стали собственники, купцы, адвокаты, королевские чиновники. Запылали прекрасные дворцы правого берега. В первую очередь жгли архивы. Позже рассказывали, что многие дворяне подстрекали к погромам или не мешали им, очень довольные, что и на сей раз обращаются в дым расписки о долгах, недавно сделанных ими у кредиторов всех мастей.
Можно было ожидать реакции со стороны короля. Значит, нужно было оружие. Толпа выломала двери ратуши на Гревской площади и захватила там две-три тысячи свинцовых молотов, недавно запасенных в этом импровизированном арсенале на случай, если бы какой-нибудь Ноллис вломился в столицу.
Тех, кого назовут «молотами» (Maillets), реже в то время — «майотенами» (Maillotins), пошли искать подкреплений в тюрьмах. Были захвачены Шатле, Фор-Левек, Тирон. В свою очередь не выдержали и ворота Дворца правосудия.
Зажиточные бюргеры, сначала захваченные врасплох, а потом поддавшиеся соблазну выть по-волчьи вместе с волками и мало склонные петь хвалу фиску, теперь встревожились из-за оборота, какой стали принимать события. Они, конечно, хотели конца налога, но не разгрома столицы. Уже насчитывалось десятка три убитых. Никто не сомневался, что король потребует расплатиться по счетам.
Состав делегации был импровизированным: законники, магистры университета, несколько купцов встретились у Сент-Антуанских ворот с герцогом Бургундским и несколькими королевскими советниками, прибывшими для этого из Венсенна. Парижане выдвинули условия: отмена налога, всеобщая амнистия. Люди короля их отклонили.
Восставшие тщетно искали вождя. В Фор-Левеке майотены освободили среди прочих бывшего прево Юга Обрио, который попал в тюрьму в прошлом году потому, что нарушил некоторые привилегии университета, а правительство герцогов меньше всего было расположено защищать одного из бывших служащих Карла V. Обрио был ненавистен нотаблям, клирикам, студентам. На данный момент повстанцы забыли, что он прежде был начальником полиции, и постарались видеть в нем только заклятого врага привилегированных и жертву власть имущих. Ему предложили возглавить восстание.
Обрио был слишком благоразумен, чтобы попасть в ловушку. Сын дижонского менялы, он побывал прокурором герцога Бургундского, потом его бальи в Дижоне, прежде чем перейти на королевскую службу. Это был юрист, администратор, строитель. Не бунтовщик. Выступить против ратуши и университета его в свое время побудили интересы короля, а не демагогические соображения. Он прекрасно понимал, что, если примет предложение майотенов, ему рано или поздно отрубят голову. Государственной измены бывшему парижскому прево никто бы не простил.
Он было подумал снова стать узником епископа, потом предпочел заночевать дома. Но на следующее утро он, не привлекая внимания, покинул столицу. Снова обнаружился он в Авиньоне, у папы Климента VII.
Правительство герцогов спешило покончить с этим делом. Если бы парижане нашли своего Артевельде, события могли бы иметь продолжение. Восстание против налогов могло распространиться на все королевство. Уже многие города волновались, чаще всего поднимая лозунг: «Да здравствует Гент, наша мать!» [87] . В Нормандии, Шампани, Пикардии налоговые чиновники обращались в бегство. Амьен, Орлеан, Лион отказывались платить какой бы то ни было новый налог. С другой стороны, срочно надо было покарать мятежников Гента и Руана.
87
Во французском языке слова «город» (la ville) и, в частности, «Гент» (Gand) — женского рода (прим. ред.).
В качестве посредника выступило духовенство. 13 марта 1382 г. король даровал всеобщую амнистию. Из списка помилованных исключили четыре десятка вожаков — это были простые люди и нотабли, когда-то ведшие переговоры в надежде предотвратить репрессии. Воплощением королевского правосудия стал десяток повешенных. Остальные мятежники отделались испугом: 25 марта прево помиловал тех, на кого не распространилась амнистия.
Крупные парижские бюргеры были удовлетворены. Репрессии сделали свое дело, надолго смирив народное недовольство. 1 марта бюргеры испугались, 13 марта взяли восстание под свой контроль. Таким образом, борьба с налогом вылилась в укрепление позиций хозяев и собственников и в их гарантированное спокойствие. Дело майотенов завершилось победой демагогов и краснобаев, которые в феврале были защитниками податных, в марте — сторонниками порядка и в конечном счете — поборниками парижских вольностей.
Без труда можно было понять, что король ни в чем не уступил. Штаты, собравшиеся в Компьене, вотировали сбор эда. Депутаты от Парижа оспаривали размер этого налога, но не решились воспротивиться ему, опасаясь нового массового подъема. На самом деле парижское бюргерство рассчитывало на гентцев. Во всех кабачках, за играми в шары или кегли, на рынках и в лавках все на словах вели себя как заговорщики, но рисковать не хотели. В этом смысле показательна безропотность суконщика Обера из Дампьерра. Когда его изобличили как участника заговора против фиска, он дал себя арестовать, даже не позвав на помощь: он сказал себе, что в случае восстания погибнут слишком многие. Добрые парижские горожане были врагами фиска, но притом и врагами беспорядка. Если победа фламандцев нейтрализует королевскую власть, тогда будет видно.