Столетняя война

Корнуэлл Бернард

— Ты знаешь, для чего это? — спросил он, пнув ведро ногой. — Ну, пожалуйста, скажи.

— Нам, знаешь ли, неохота, чтобы ты загадил весь пол.

Служка покрупнее вернулся в комнату со щепой для растопки и ведром поленьев.

— По крайней мере, тебе будет тепло, — сказал он Томасу, явно издеваясь. У него был маленький глиняный горшок с тлеющими угольками, с помощью которых он зажег щепу. Служка подложил в очаг полешки поменьше и подержал руки над разгоравшимся пламенем. — Славно и тепло, а зимой это благословение. Особливо такой, как нынешняя. Отроду не видел такой дождливой

зимы. Пора строить ковчег.

Где-то вдалеке дважды прозвенел колокол. Пламя начало потрескивать, и часть дыма, может быть потому, что дымоход не прогрелся, понесло в комнату.

— Что он действительно любит, — заметил детина, разводивший огонь, — так это жаровню.

— Кто? — спросил Томас.

— Он всегда предпочитает жаровню, это уж точно. Оно бы и ничего, но не на деревянном же полу! Я так ему и сказал.

— Кому? — настаивал Томас.

— Мне вовсе неохота спалить всю башню. Нет, сказал я ему, негоже использовать жаровню, ежели пол деревянный. Очаг — это другое дело. Да, совсем другое дело.

Здоровяк подбросил в огонь с полдюжины полешек, отступил на шаг, перевел взгляд с разгоревшегося пламени на Томаса, покачал головой, словно с сожалением, и вышел вон.

Растопка была сухой, так что языки пламени вспыхнули высоко, быстро и яростно. Еще больше дыма заполнило помещение, но, к счастью, его стало вытягивать в окна. В неожиданном приступе гнева Томас напрягся изо всех сил, надеясь вырвать кольцо, но добился лишь того, что железные браслеты оков глубоко впились в его и так уже кровоточащие запястья.

Юноша уставился в потолок, представлявший собой просто настеленные поверх балок доски, служившие, наверное, полом для помещения верхнего этажа. Там, наверху, шагов слышно не было, но неожиданно они зазвучали за дверью, и Томас вжался спиной в стену.

Вошла женщина с маленьким ребенком. Томас съежился, стыдясь своей наготы, и его стыдливость, похоже, рассмешила молодую особу. Рассмеялся и ребенок. Не сразу, но все же лучник сообразил, что это и есть Шарль, сын Жанетты. Мальчик смотрел на него с любопытством, но явно не узнавая. Женщина, очень хорошенькая, была на сносях. На незнакомке было надето бледно-голубое, отороченное белыми кружевами и расшитое по кайме жемчугом платье, подвязанное над сильно выступавшим, основательно округлившимся животом. На голове у нее красовалась высокая коническая голубая шляпка с короткой вуалью, которую она приподняла с лица, чтобы получше рассмотреть Томаса. Юноша стыдливо подтянул колени к животу, но женщина без тени смущения пересекла комнату и уставилась на него.

— Бедняжка, — промолвила она.

— Кто? — не понял Томас.

Уточнять она не стала.

— Ты и вправду англичанин? — спросила незнакомка и, не получив ответа, досадливо поморщилась. — Слушай, англичанин, там, внизу, готовят дыбу. Блоки, вороты, веревки... все, чтобы тебя растянуть. Ты когда-нибудь видел человека, растянутого на дыбе? Это забавно, хотя, думаю, тот, кто находится на дыбе, сам так не считает.

Томас по-прежнему игнорировал ее, глядя на маленького мальчика, у которого было круглое личико, черные волосы и яркие, темные глаза Жанетты, его матери.

— Ты помнишь меня, Шарль? — спросил Томас, но во взгляде мальчика не промелькнуло и тени узнавания. — Твоя мама посылает тебе привет, — продолжил он.

— Мама? — переспросил Шарль, которому было уже почти четыре года.

Женщина схватила малыша за руку и оттащила в сторону, как будто Томас был заразным.

— Кто ты? — сердито спросила она.

— Твоя мама любит тебя, Шарль, — сказал Томас большеглазому мальчугану.

— Кто ты? — не унималась женщина, но тут дверь распахнулась.

Вошел доминиканский священник — высокий, худой, изможденный, с седыми волосами и лицом фанатика. Увидев женщину с ребенком, он нахмурился.

— Мадам, это неподобающее место для женщины.

— Ты забываешь, священник, кто здесь хозяин, — возразила она.

— Нет, — уверенно ответил доминиканец, — я хорошо помню, что хозяин здесь твой муж, а он не позволил бы тебе здесь остаться. Поэтому уходи.

Священник придержал дверь открытой, и женщина, надо полагать, мадам де Ронселет, немного помедлив, вышла. Шарль с порога оглянулся, но его вытащили из комнаты за миг до того, как туда вошел второй доминиканец, помоложе, маленький и лысый. Он нес миску с водой, на одну его руку было наброшено полотенце. За ним, потупя очи и молитвенно сложив руки, проследовали и остановились возле огня двое слуг. Священник-аскет, появившийся первым, закрыл дверь и вместе с другим клириком подошел к столу.

— Кто ты? — спросил Томас изможденного священника, хотя и подозревал, что знает ответ.

Юноша пытался вспомнить то туманное утро в Дареме, когда наблюдал схватку де Тайллебура с братом Робби. Ему показалось, что это тот же самый человек, священник, который убил Элеонору или приказал ее убить, хотя полной уверенности у него не было.

Священник помоложе поставил на стол воду и положил полотенце. Потом оба клирика, не обращая на Томаса внимания, преклонили колени. Старший из них прочел вслух «Отче наш», перекрестился, встал и только тогда посмотрел на съежившегося на шершавых досках пленника.

— Действительно ли ты, — официально вопросил он, — являешься Томасом из Хуктона, незаконнорожденным сыном отца Ральфа, приходского священника?

— А ты кто?

— Ответь мне, пожалуйста, — сказал доминиканец.

Томас взглянул священнику в глаза и, увидев в них страшную, сокрушительную силу, понял, что должен сопротивляться изо всей мочи. Сопротивляться с самого начала, не давая позиций. Поэтому он промолчал.

Священник отреагировал на это проявление мелкого упрямства сокрушенным вздохом.

— Ты Томас из Хуктона, — объявил он. — Так говорит Людвиг. В таком случае, приветствую тебя, Томас. Меня зовут Бернар де Тайллебур, я брат доминиканского ордена и милостью Господа и благоволением Святого Отца инквизитор веры. Твой брат во Христе, — тут де Тайллебур жестом указал на священника помоложе, который устроился за столом, открыв книгу и приготовив перо, — отец Кайлюс также является инквизитором веры.

— Ты ублюдок! — заявил Томас, устремив взгляд на доминиканца. — Чертов убийца и ублюдок! — Но похоже, он зря старался, ибо де Тайллебур никак на это не отреагировал.