Столетняя война
Шрифт:
— А рассказывает ли он в своей книге, — доминиканец неожиданно вернулся к предыдущей теме, — о том, как оказался у него Грааль?
У юноши вдруг возникло ощущение, что по ту сторону двери кто-то стоит. Де Тайллебур закрыл ее, но засов беззвучно поднялся, и дверь слегка приоткрылась.
Кто-то стоял там, подслушивая, и Томас решил, что это леди Ронселет.
— Отец никогда не утверждал, будто владел Граалем, он лишь говорил, что им некогда владела его семья.
— Вот как? — холодно переспросил де Тайллебур и уточнил: — Ты имеешь в виду семейство Вексиев?
— Да, — ответил Томас, будучи
Перо отца Кайлюса царапало пергамент. Все, что говорил Томас, записывалось, и ему вдруг вспомнился странствующий проповедник-францисканец, кричавший на ярмарке в Дорчестере, что каждый грех, совершенный человеком, записывается на небесах в Книгу Страшного Суда, и когда умерший предстанет перед Всевышним, книга эта будет открыта и список прегрешений оглашен. Тогда Джордж Эдин здорово насмешил зевак, заявив, что во всем христианском мире не хватит чернил, чтобы записать все, что вытворяет его братец. Наши грехи, возмущенно возразил францисканец, записываются огненными буквами, тот же самый огонь будет поджаривать грешников в глубинах ада.
— А кто такой Ахалиин? — спросил де Тайллебур.
Томас, не ожидавший подобного вопроса, растерялся, но потом попытался напустить на себе недоумевающий вид.
— Кто?
— Ахалиин, — терпеливо повторил де Тайллебур.
— Я не знаю.
— А мне думается, знаешь, — мягко промолвил инквизитор.
Хуктон уставился на костлявое волевое лицо священника. Оно напомнило ему лицо его отца, ибо в нем была та же мрачная решимость, та же внутренняя сила. Крепко сжатые челюсти наводили на мысль, что этому человеку наплевать на мнение окружающих, он признает над собой одного лишь Бога.
— Брат Гермейн упоминал при мне это имя, — осторожно сказал Томас, — но не объяснил, что оно значит.
— Я тебе не верю, — заявил де Тайллебур.
— Святой отец, — решительно повторил Томас, — я не знаю, кто такой Ахалиин. Я хотел это выяснить и спрашивал брата Гермейна, но тот отказался отвечать. Сказал, что сия тайна непостижна убогому разумению такого человека.
Инквизитор молча уставился на Томаса. Огонь гулко завывал в дымоходе, а когда одно из поленьев, прогорев, упало, плечистый слуга переместил железные прутья.
— Допрашиваемый утверждает, будто не знает, кто такой Ахалиин, — продиктовал де Тайллебур отцу Кайлюсу, не сводя глаз с Томаса.
Слуги подбросили поленьев в огонь, и, прежде чем возобновить допрос, доминиканец предоставил Томасу возможность посмотреть, как раскаляются орудия пытки, и хорошенько подумать.
— Ну ладно, — сказал он наконец, — а где сейчас находится эта книга?
— В Ла-Рош-Дерьене, — тут же откликнулся Томас.
— Где именно в Ла-Рош-Дерьене?
— В моем багаже, который я оставил у своего старого друга сэра Уильяма Скита.
Это было неправдой. Книгу Томас отдал на хранение Жанетте, но он не хотел подвергать ее опасности. Уилл Скит, хоть он и был уже не тот, что прежде, все-таки мог постоять за себя куда лучше, чем Черная Пташка.
— А сэр Уильям знает, что это за книга? — спросил де Тайллебур.
— Да, он даже читать не умеет! Нет, Скит ничего не знает.
Последовали другие вопросы, целые дюжины вопросов. Де Тайллебур хотел узнать историю жизни Томаса, почему он бросил Оксфорд и
Вопросам не было конца. Томас ослаб от голода и еле держался на ногах, а вот инквизитор, похоже, не ведал усталости. Наступил вечер, падавший из окон свет стал слабым и бледным, а он по-прежнему не унимался. Двое прислужников явно хотели отдохнуть, отец Кайлюс хмуро поглядывал на окна, как бы намекая на то, что время обеда прошло, но де Тайллебур не ведал голода. Он упорно задавал свои вопросы.
С кем Томас ездил в Лондон? Что он делал в Дорсете? Искал ли он Грааль в Хуктоне?
Брат Кайлюс исписывал ответами Томаса страницу за страницей, а когда сгустились сумерки, ему пришлось зажечь свечи. Языки пламени отбрасывали тени от ножек стола, и лучник уже шатался от изнеможения, когда де Тайллебур наконец кивнул.
— Сегодня ночью, Томас, я буду размышлять над твоими ответами и молиться за тебя. А поутру мы продолжим.
— Воды, — прохрипел юноша. — Дайте мне попить.
— Тебе дадут и поесть, и попить, — сказал де Тайллебур.
Один из слуг убрал из очага пыточные инструменты. Отец Кайлюс закрыл книгу и бросил на Томаса взгляд, в котором, казалось, промелькнуло сочувствие. Принесли одеяло, а с ним и еду — копченую рыбу, бобы, хлеб и воду. Одну руку пленника освободили от оков, чтобы он мог поесть. Два стражника, оба в черном, без гербов и эмблем, дождались, пока англичанин поел, и снова застегнули железный браслет на его запястье, закрепив застежку гвоздем. Это вселило в узника надежду, и, оставшись один, он попытался, изгибая пальцы, дотянуться до гвоздя. Но безуспешно. Освободиться не удалось.
Лучник лежал, прислонившись спиной к стене, завернувшись в одеяло и глядя на догорающий огонь. Ему было очень холодно. Попытка дотянуться до замка кандалов не принесла ему ничего, кроме боли, и юноша невольно застонал, предчувствуя боль иную, гораздо более страшную. Его не подвергли пыткам сегодня, но значит ли это, что он избежит их вообще?
А ведь Томас, пожалуй, сегодня выложил все, что мог. Рассказал де Тайллебуру, что не знает, где находится Грааль, что даже не уверен в его существовании, что он редко слышал, чтобы его отец говорил о чаше, и что он сам предпочел бы быть лучником английского короля, чем искателем сокровищ. При этой мысли Томаса вновь обдало жгучим стыдом: до чего же глупо он угодил в западню. А ведь сейчас они могли бы возвращаться в Ла-Рош-Дерьен, к тавернам, смеху, элю и веселой солдатской компании. На глаза навернулись слезы, и за это ему тоже было стыдно. Из глубины замка донесся смех, и Томасу показалось, что он слышит звуки игры на арфе.
Потом дверь открылась.
Хуктон увидел лишь, что в комнату зашел мужчина. Неожиданный посетитель был закутан в черный плащ, что придавало ему сходство со зловещей тенью. Подойдя к столу, он остановился и уставился на Томаса. Догоравший огонь тлел теперь позади него, очерчивая высокую фигуру в плаще багровым светом.
— Мне сказали, — промолвил неизвестный, — что сегодня он тебя не пытал.
Томас промолчал, лишь сжался под одеялом.
— Он любит пытать огнем, — промолвил ночной гость. — Это все знают. Он вздрагивает, когда плоть начинает пузыриться.