Столетняя война
Шрифт:
— Святой Георгий!
Граф Нортгемптонский с поднятым забралом и забрызганным кровью лицом ударил мечом в щель в шанфроне и попал коню в глаз. Тот встал на дыбы, и всадник упал под копыта напиравшего сзади коня. Граф высматривал принца и не мог найти, а потом уже не было возможности искать, поскольку через сечу, сметая с пути друзей и врагов без различия и нацелив копья на штандарт принца, наступал новый конрой с белыми крестами на черных щитах.
Увидев, как на него надвигается копье с упором за острием, Томас припал к земле и свернулся в комок. Тяжелый жеребец пронесся мимо.
— Монжуа
Мессир Гийом д'Эвек никогда не видел ничего подобного. И надеялся, что больше никогда не увидит. Он наблюдал, как великое войско разбивается о строй пеших солдат.
Правда, битва еще не была проиграна, и мессир Гийом убеждал себя, что ее еще можно выиграть, но в то же время он ощущал в себе неестественную вялость. Он любил войны. Любил упоение битвы, наслаждался навязыванием своей воли врагу и извлекал из сражений выгоду для себя. А сейчас он вдруг понял, что ему не хочется подниматься на холм. В этом месте было что-то роковое, но мессир отогнал эту мысль и пришпорил коня.
— Монжуа и Сен-Дени! — крикнул мессир Гийом, поймав себя на том, что лишь изображает рвение.
Никого больше не одолевали подобные сомнения. Рыцари начали толкаться, направляя копья на английский строй. Стрелы летели теперь очень редко, и совсем ни одной не вылетело из хаоса, где так высоко развевалось знамя принца Уэльского. Рыцари наскакивали на английский строй по всему фронту, врубаясь в ряды мечами и топорами, и все больше и больше солдат поднимались по склону, чтобы присоединиться к яростной сече на правом фланге англичан. Именно там, сказал себе мессир Гийом, сражение будет выиграно, а англичане опрокинуты. Конечно, будет нелегко прорубиться сквозь войска принца, дело будет кровавое, но, когда французская конница окажется в тылу английского строя, он рухнет, как гнилое дерево, и никакие подкрепления с вершины холма не смогут остановить панического бегства. Так что в бой, сказал себе мессир Гийом, но все равно его подтачивал страх, что он скачет в ад. Он никогда не ощущал ничего подобного и ненавидел это чувство, проклиная себя за трусость.
Вниз по склону, шатаясь, шел спешенный французский рыцарь с оторванным забралом, в кровоточащей руке он сжимал сломанный меч, а в другой держал остатки расколотого пополам щита. Рыцарь упал на колени, и его стошнило. Чей-то конь без всадника с болтающимися стременами и вытаращенными глазами скакал наперерез атаке, волоча по траве разорванную попону. Дерн здесь был утыкан стрелами с белым оперением, и поле боя напоминало заросший цветами луг.
— Вперед! Вперед! Вперед! — орал мессир Гийом на своих солдат, но знал, что кричит на себя.
Раньше он никогда бы не послал их на поле боя такими словами, а крикнул бы «За мной!», и поэтому он ругал себя и выискивал жертву для своего копья, заодно поглядывая на ямы. Он старался не обращать внимания на сечу рядом. Мессир Гийом хотел расширить зону рукопашной, пробуравив английский строй там, где с ним еще не было серьезного столкновения. Погибни героем, сказал он себе, донеси свое копье на холм, и пусть никто не упрекнет мессира Гийома д'Эвека в трусости.
Тут справа раздался торжествующий крик, и он осмелился взглянуть туда, отведя глаза от ям. Он увидел, как знамя принца Уэльского опрокинулось в гуще битвы. Французы ликовали, и угрюмость мессира Гийома как по волшебству пропала, поскольку впереди, там, где раньше был флаг принца Уэльского, реяло французское знамя. Но тут он узнал это знамя. И уставился на него. Он увидел йейла с чашей и, шенкелями повернув коня, крикнул своим людям, чтобы те следовали за ним.
— В бой! — проревел он.
Убивать. И больше в нем не осталось ни вялости, ни сомнений. Мессир Гийом нашел своего врага.
Король видел, как вражеские рыцари с белыми крестами на щитах ворвались в строй его сына, а потом знамя принца упало. Он не находил черных доспехов сына. Но на его лице ничего не отражалось.
— Пустите меня! — попросил епископ Даремский.
Король согнал слепня с шеи кобылы и сказал епископу:
— Помолитесь за него.
— Черт побери, что толку в молитве! — сказал епископ и поднял палицу. — Пустите меня, сир!
— Вы нужны мне здесь, — мягко проговорил король, — а мальчик должен учиться, как учился я.
«У меня есть другие сыновья, — говорил себе Эдуард Английский, — хотя ни один не похож на этого. Этот сын когда-нибудь станет великим королем, королем-воином, грозой наших врагов. Если останется жив. И он должен научиться выживать в хаосе и ужасе битвы».
— Вы останетесь здесь, — твердо сказал он епископу и подозвал герольда. — Этот знак, — спросил он, указывая на красный флаг с йейлом, — чей он?
Герольд долго смотрел, потом наморщил лоб, пытаясь что-то припомнить.
— Ну? — поторопил его король.
— Я не видел его шестнадцать лет, — ответил герольд с сомнением в голосе, — но, кажется, это герб семейства Вексиев, сир.
— Вексиев? — переспросил король.
— Вексиев? — проревел епископ. — Вексии! Проклятые предатели! Они бежали из Франции в царствование вашего прадеда, сир, и он дал им земли в Чешире. А потом они приняли сторону Мортимера.
— А, — с полуулыбкой сказал король.
Значит, Вексии поддержали его мать и ее любовника Мортимера, которые вместе пытались не допустить его до трона. Неудивительно, что они хорошо сражаются — мстят за утрату своих чеширских владений.
— Старший сын никогда не покидал Англию, — сообщил епископ, глядя вниз, на растекающийся по склону бой. Ему пришлось повысить голос, чтобы перекрыть звон стали. — Он был странный тип. Стал священником! Поверите ли? Старший сын! Он заявлял, что не такой, как отец, но мы все же упрятали его под замок.
— По моему указанию? — спросил король.
— Вы были слишком молоды, сир, и один из ваших советников позаботился, чтобы священник Вексий не мог причинить бед. Он упек его в монастырь, а там бил и мучил голодом, пока не убедился, что тот святой. После этого Вексий стал безвреден, и его послали гнить в один деревенский приход. А теперь, наверное, он уже умер.
Епископ нахмурился: он увидел, как английский строй под натиском рыцарей Вексия выгнулся назад.
— Пустите меня, сир, — взмолился он, — молю вас, дайте мне с моими людьми вступить в бой.