Столетняя война

Корнуэлл Бернард

— Вот такой картинки я никогда не видела, — промолвила Элеонора по-английски (она, как всегда, говорила с сильным французским акцентом) и, устремив взгляд во мрак за дверью коровника, мечтательно добавила: — Но мне бы очень хотелось посмотреть, как настоящий медведь несет охапку валежника.

Томас сидел рядом с ней, вглядываясь в сырой, подернутый тонкой пеленой тумана сумрак. Он не был уверен, что нынче и впрямь день Святого Галла, ибо, находясь в дороге, потерял счет времени. Может быть, уже день Святого Андрея? [8] С уверенностью Томас мог лишь сказать, что идет октябрь и что с Рождества Христова

минуло тысяча триста сорок шесть лет, но вот насчет дня у него уверенности не было. Дней-то много, и сбиться со счету — дело немудреное. Его отец как-то отслужил все воскресные службы в субботу, и на следующий день ему пришлось повторять все заново. Томас украдкой сотворил крестное знамение: он был незаконным отпрыском священника, а это, говорят, сулит дурную судьбу. Он поежился. Воздух полнился тяжестью, никак не связанной ни с заходом солнца, ни с грозовыми тучами, ни с туманом.

8

Небесный покровитель Шотландии.

«Господи, помоги нам», — подумал Томас, чуя кроющееся в этом сумраке зло, и, снова сотворив крестное знамение, прочел про себя молитву, обратившись к святому Галлу и его послушному медведю. В Лондоне Томасу довелось однажды видеть медведя, плясавшего на привязи. Зубы его превратились в гнилые желтые пеньки, а на боках запеклась кровь от хозяйского стрекала. Уличные псы рычали на беднягу, и бежали за ним, и шарахались, стоило только зверю развернуться к ним.

— Скоро мы будем в Дареме? — спросила Элеонора, на сей раз по-французски, на своем родном языке.

— Думаю, завтра, — ответил Томас, по-прежнему глядя на север, где землю окутывала тяжкая тьма, и тут же пояснил по-английски отцу Хоббу: — Она спросила, когда мы доберемся до Дарема.

— Завтра, ежели то будет угодно Господу, — сказал священник.

— Завтра ты сможешь отдохнуть, — пообещал Томас Элеоноре по-французски.

Она была в тягости, и ребенок, «ежели то будет угодно Господу», должен был родиться весной. Сам Томас пока еще плохо представлял себя в роли отца и сомневался, что созрел для этого, но Элеонора была счастлива, а ему хотелось доставить своей подруге удовольствие, поэтому парень делал вид, будто счастлив ничуть не меньше. В конце концов, временами это соответствовало действительности.

— Кроме того, — изрек отец Хобб, — завтра мы получим ответы на наши вопросы.

— Завтра, — поправил его Томас, — мы зададим свои вопросы.

— Господь не допустит, чтобы мы тащились в такую несусветную даль попусту, — отрезал священник и, чтобы пресечь со стороны Томаса возможные возражения, извлек скудный ужин. — Вот весь хлеб, какой у нас остался. А часть сыра и яблоко надо приберечь на завтра. — Отец Хобб осенил снедь крестным знамением, благословляя трапезу, и разломил сыр на три части. — Но и оставаться голодными на ночь тоже негоже.

С наступлением темноты резко похолодало. Недолгий дождь кончился, а с ним стих и ветер. Томас лег спать ближе всех к двери коровника, но через какое-то время, уже после того как ветер унялся, он проснулся, потому что на небосклоне, на севере, вдруг показался свет.

Томас перекатился и сел, мигом позабыв обо всем, что ему говорили, позабыв о голоде и обо всех мелких, но изрядно отравляющих жизнь неудобствах. Все это не имело значения по сравнению с возможностью увидеть Грааль. Святой Грааль, драгоценнейший из всех даров Христа человечеству, утраченный более тысячи лет назад. Небесное свечение виделось ему светящейся кровью, окруженной сиянием — подобно нимбу, осеняющему чело святого. Небо наполнилось ослепительными переливами света.

Томасу хотелось верить, что чаша Грааля действительно существовала. Он думал о том, что если эту чашу удастся найти, то наполняющая ее кровь Спасителя сможет впитать в себя все зло этого мира, избавив от него человечество. Безумная надежда на то, что в эту октябрьскую ночь ему на пламенеющем небосклоне и впрямь была явлена чаша Грааля, была столь велика, что глаза парня наполнились слезами. Образ постепенно утратил четкость, но оставался зримым, и ему вдруг привиделось, что над кипящим содержимым священного сосуда поднимаются испарения, а позади чаши воспаряют к горним высотам ангелы, на белоснежных крыльях которых пляшут блики мистического огня. Весь северный небосклон обратился в дым, золото и багрянец — своего рода лучезарное знамение, явленное сомневающемуся Томасу.

— О Господи! — выдохнул он, отбросив одеяло, и приподнялся на колени на холодном пороге хлева. — О Господи!

— Томас?

Оказалось, что Элеонора проснулась. Она села рядом с ним, вгляделась в ночь и по-французски промолвила:

— Огонь. C'est un grand incendie [9] . — В голосе ее слышался трепет.

— C'est un incendie? — спросил Томас и лишь потом, полностью проснувшись, увидел, что горизонт действительно окрашен заревом, а языки пламени, поднимаясь вверх, освещают чашу облаков.

9

Там зарево (фр.).

— Там армия, — прошептала Элеонора по-французски. — Глянь! — Она указала на еще одно зарево, чуть в стороне.

Такие же огни они видели в небе Франции. Свет пламени отражался в облаках, обозначая места стоянок английской армии, двигавшейся через Нормандию и Пикардию.

Все еще не отрывая взора от пламенеющего небосклона, Томас с разочарованием переспросил:

— Это действительно армия? Не Грааль?

— Томас? — Теперь в ее голосе звучало беспокойство.

— Не обращай внимания, — сказал он.

Будучи внебрачным сыном священника, Томас вырос на Священном Писании, а в Евангелии от Матфея предсказано, что в конце времен будут битвы и слухи о битвах. Священное Писание возвещает, что мир придет к своему концу в безумии, неразберихе и кровопролитии войны. Томасу вспомнилось, как в последней деревушке, через которую они проходили, местные жители взирали на них с подозрением, а угрюмый священник даже объявил путников шотландскими лазутчиками. В ответ отец Хобб взъерепенился и даже обещал поколотить сельского пастыря, но Томас успокоил их обоих, а потом поговорил с пастухом, который сказал, что видел дым на северных холмах. По словам пастуха, шотландцы маршировали на юг, хотя женщина, которая вела дом священника, заявила, что эти шотландцы никакие не воины, а разбойники, промышляющие угоном скота.

"Надо закрывать на ночь дверь, — сказала она, — и задвигать хорошенько засовы. Тогда и никакие шотландцы не страшны ".

Дальний свет угас. То был не Грааль.

— Томас! — Элеонора смотрела на него, беспокойно сдвинув брови.

— Мне приснился сон, — промолвил он. — Сон, и ничего больше.

— Я почувствовала, как шевельнулся малыш, — сказала девушка, касаясь его плеча. — Мы с тобой поженимся?

— В Дареме, — заверил ее Томас, который сам был незаконнорожденным и вовсе не хотел, чтобы и его ребенок тоже носил это позорное пятно. — Завтра мы доберемся до города, обвенчаемся в храме, а потом уже зададим свои вопросы.