Столетняя война
Шрифт:
А потом раздался пронзительный вопль.
Томас Хуктон услышал колокола — низкий по тону перезвон и звучный, рокочущий гул. «Да уж, это тебе не звяканье колоколенки какой-нибудь деревенской церквушки, но громоподобные колокола могучего собора! Дарем!» — подумал он, и тут на него навалилась великая усталость, ибо путь сюда был долгим и трудным.
Путь этот начался в Пикардии, на поле, усеянном телами павших воинов и конскими трупами, знаменами и сломанным оружием. То была великая победа, и Томас недоумевал, почему после нее он ощущал лишь опустошенность и странное беспокойство. Англичане двинулись на север, осаждать Кале. Сам Томас должен был служить у графа Нортгемптона, но получил у него разрешение доставить своего раненого товарища в Кан, где, по слухам, жил знаменитый лекарь, который буквально творил чудеса.
Однако тут вышло монаршее повеление, запрещавшее отлучаться из расположения армии без личного дозволения короля. Граф обратился к королю, благодаря чему Эдуард Плантагенет и узнал о существовании Томаса Хуктона, отец которого, выходец из Франции по фамилии Вексий, был священником и принадлежал к семье, в которой, согласно легенде, некогда хранился святой Грааль. Разумеется, то были лишь слухи, обрывочные истории, блуждавшие в нашем суровом мире, но слухи эти касались не чего-нибудь, а чаши святого Грааля, представлявшей собой, если, конечно, она вообще существовала, самую большую драгоценность на свете. Король вызвал к себе Томаса Хуктона для расспросов, и тот попытался было отрицать всю эту историю, но тут вмешался епископ Дарема, лично сражавшийся в тесном строю, о который разбился натиск французов. Он рассказал, что отец Томаса некогда содержался в даремской темнице как повредившийся рассудком.
«Он был безумцем, — пояснил епископ королю, — мысли его разлетались на ветрах во все стороны. Так что под замок несчастного поместили для его же блага».
Король поинтересовался, заводил ли он речь о Граале, и епископ ответил, что нынче в его епархии остался лишь один человек, который может знать это. Старый монах по имени Хью Коллимур, который ухаживал за безумным Ральфом Вексием, отцом Томаса. Возможно, король и отмахнулся бы от всех этих церковных сплетен, если бы молодой Хуктон не продемонстрировал в сражении наследие своего отца — копье святого Георгия, оставившее на зеленом склоне у селения Креси трупы стольких врагов. В том великом сражении был ранен сэр Уильям Скит, командир и друг Томаса, и Томас хотел доставить раненого в Нормандию, к лекарю. Король, однако, настоял на том, чтобы Хуктон отправился в Дарем и поговорил с братом Коллимуром. Так и вышло, что сэра Уильяма Скита повез в Кан отец Элеоноры, а сам Томас, Элеонора и отец Хобб, в компании королевского капеллана и рыцаря королевской свиты, отбыли в Англию. Однако в Лондоне и капеллан, и рыцарь слегли, подцепив лихорадку, так что дальше на север им пришлось двигаться одним.
И вот теперь из тумана доносился могучий гул колоколов Дарема. Элеонора, как и отец Хобб, пребывала в радостном волнении, ибо верила, что, обнаружив чашу Грааля, они вернут уставшему от дыма пожаров миру покой и справедливость.
«Не будет более скорби, — думала она, — не будет войн, а может быть, даже и болезней».
Томасу тоже хотелось верить в это. Он хотел, чтобы его ночное видение было знамением, а не просто дымом и пламенем, однако ему казалось, что если Грааль действительно существует, то он должен находиться в каком-нибудь величественном соборе, охраняемом ангелами. Если же Грааль исчез из этого мира и на земле его больше нет, Томасу остается верить только в свой боевой лук из черного итальянского тиса, в тугую конопляную тетиву да в ясеневые стрелы со стальными наконечниками и гусиным оперением. Как раз на середине лука, у того самого места, где в бою его левая рука плотно обхватывала тис, красовалась накладка. Серебряная пластинка с выгравированным на ней изображением фантастического чудовища — клыкастого, когтистого, рогатого, покрытого чешуей. Это был родовой герб Вексиев. Зверь держал в лапах чашу, и Томасу говорили, что это и есть Грааль. Вечно Грааль, все время Грааль! Сокровище манило Томаса, насмехалось над ним, оно вывернуло наизнанку всю его жизнь, изменило все, однако так и не появилось, разве что во сне или в том недавнем видении. Грааль оставался тайной, точно такой же тайной была и семья Томаса. Однако тут существовала надежда, что брат Коллимур может пролить на эту тайну хоть немного света, что и побудило Томаса отправиться на север. Если уж ему не суждено узнать хоть что-то о Граале, он, по крайней мере, попытается разузнать побольше о своей семье, а одно это могло послужить оправданием для столь долгого путешествия.
— Идти-то куда? В какую сторону? — спросил отец Хобб.
— Бог его знает, — сказал Томас. Землю окутывал туман.
— Колокола звенели вон там.
Отец Хобб указал на север и восток. Он был энергичен, полон энтузиазма и наивно полагался на умение Томаса ориентироваться, хотя тот сам, по правде говоря, плохо представлял себе, где находится. Перед этим, когда они подошли к развилке, он наугад выбрал левую тропу, которая постепенно превратилась в некое подобие шрама в траве. К тому же трава была такой тяжелой и мокрой от росы, что копыта лошади при подъеме скользили. Кобыла Томаса везла на себе весь их немудреный скарб, среди которого, в одной из седельных сум, хранилось письмо даремского епископа Джона даремскому же приору Фоссору.
Начинавшееся словами «Возлюбленный мой брат во Христе», оно содержало наставление Фоссору посодействовать Томасу Хуктону и его спутникам, каковым надлежит расспросить брата Коллимура в отношении покойного отца Ральфа Вексия, «которого ты не помнишь, ибо его держали взаперти в твоем доме еще до твоего приезда в Дарем и даже до того, как я принял епархию. Если кто и может помнить его и располагать какими-либо сведениями о нем и о хранимом им великом сокровище, так это брат Коллимур, если, с соизволения Господа, он еще жив. Мы просим об этом во имя короля и служа Всевышнему, с благословения коего и предпринято настоящее разыскание».
— Qu'est-ce que c'est? [10] — спросила Элеонора, указав на холм, где сквозь туман пробивалось тусклое красноватое свечение.
— Что? — подал голос отец Хобб, единственный из них, кто не говорил по-французски.
— Тихо! — остерег его Томас, подняв руку.
Он чувствовал запах дыма, видел мерцание пламени, но не слышал никаких голосов. Взяв свисавший с седла распрямленный лук, он согнул его и нацепил конопляную тетиву на зарубки по концам тисовой жерди. Томас подал знак отцу Хоббу и Элеоноре, велев им не двигаться с места, а сам, достав из колчана стрелу, поднялся вверх по тропе к живой изгороди из терновых кустов, в умирающей листве которых порхали зяблики и жаворонки. Пламя пожара ревело, наводя на мысль, что огонь разгорелся тут недавно. Выскользнув из укрытия, Томас с наложенной на тетиву стрелой подобрался поближе и увидел, что горят три или четыре стоявшие у перекрестка хижины. Балки и соломенные крыши охвачены пламенем, взметающимся вверх, в серую туманную сырость, снопы искр гаснут на лету. Похоже, лачуги подожгли недавно, но тех, кто мог это сделать, поблизости не было, так что Томас поманил к себе спутников. И в этот миг до его слуха донесся пронзительный крик.
10
Что это? (фр.)
Он мог прозвучать совсем неподалеку, но плотное марево приглушало звуки, а когда Томас, напрягая зрение, всмотрелся в дым и туман мимо полыхающего огня, перед ним неожиданно показались двое скакавших легким галопом всадников в кольчугах, все в черном, с мечами в черных ножнах и верхом на черных конях. Они гнали перед собой еще двух людей, шедших пешком. Один, судя по черному с белым одеянию, был священник, доминиканец, и по лицу его была размазана кровь. Второй, рослый, с длинными черными волосами и узким, умным лицом мирянин, был, как и всадники, в кольчуге, но без меча. Странная процессия проследовала сквозь дымный туман, а потом остановилась у перекрестка, где священник пал на колени и осенил себя крестным знамением.
Похоже, сопровождавшего его всадника этот неожиданный молитвенный порыв привел в раздражение. Он повернул коня и, обнажив меч, легонько, но чувствительно кольнул коленопреклоненного человека острием. Священник обернулся к нему и, к величайшему изумлению Томаса, обрушил посох на руку обидчика. Лошадь отпрянула, всадник потерял равновесие, и удар его длинного клинка пришелся впустую. Тем временем, хотя, как это произошло, Томас не видел, второго всадника уже сбросили с коня. Во всяком случае, он валялся на земле, а черноволосый малый в кольчуге замахивался на него длинным ножом. Томасу оставалось лишь ошарашенно глазеть на происходящее, ибо он был уверен, что ни священник с посохом, ни малый с ножом того истошного вопля, который он услышал, не издавали, а никого больше видно не было. Один из двух всадников уже распрощался с жизнью, а другой молча дрался со священником, и у Томаса создалось ощущение того, что это не реальная схватка, а очередной сон или новое знамение, исполненное мистического смысла. Что-то вроде мистерии, символического представления: всадник в черном олицетворяет дьявола, священник — Божий промысел, и сомнения Томаса насчет Грааля вот-вот разрешатся: все зависит от того, кто одержит верх.
Но тут отец Хобб выхватил у Томаса его длинный лук и вскричал:
— Мы должны помочь!
Впрочем, священник едва ли нуждался в помощи. Ловко орудуя посохом, он не только отражал удары меча своего противника, но и сам угодил ему по ребрам. Потом черноволосый малый, разделавшись с одним недругом и забрав его меч, подскочил и вонзил клинок в спину всадника. Тот конвульсивно дернулся и выронил оружие. Долю мгновения он взирал на священника с высоты седла, а потом повалился навзничь. Ноги его запутались в стременах, и испуганный конь протащил тело на некоторое расстояние, затем избавился от него, после чего помчался вверх по склону. Убийца вытер клинок и забрал у одного из убитых ножны.