Столица для поводыря
Шрифт:
Я смотрел тогда в затуманенные воспоминаниями глаза Елены Павловны и думал, что во вдове Михаила, брата императора Николая Первого, увядала великая императрица. С энергией, образованностью и целеустремленностью этой женщины, попади она на трон империи, история могла бы сложиться совершенно иначе. Да и как союзник и проводник в лабиринте столичных интриг она была настоящей находкой и подарком Провидения.
– Но ты, кажется, озабочен чем-то другим? Что же еще стряслось?
Охотно поделился своими затруднениями. Княгиня попросила уточнить, попутно похвалив студента Петербургской консерватории, старшего сына генерала Чайковского, Петра. Оговорившись, правда, что «эти эфебофилические наклонности сужают круг общения
– Я напишу ему, – загорелась княгиня новой идеей. – Завтра же к полудню пришли посыльного. Думается мне, это будет куда лучше его самоедских кушаний для праздной публики… И, кстати, почему бы и тебе не выступить там же? Зная тебя, не на миг не усомнюсь в том, что у тебя давно готовы все доводы к переменам в сибирской губернии. А я приглашу на твою лекцию покладистых корреспондентов газет. По нынешним временам бойкое перо куда как скорее достучится до умов, чем хождение по инстанциям!
Я выразил сомнения в своем литературном таланте и тут же получил многословную отповедь. Елена Павловна весьма саркастично относилась к современной литературе.
– И этот, как его там… Кандальник… Вместо того чтобы приговаривать «que faire?» [3] , лучше бы занялся делом. Даже мне понятно, что сотня отменно образованных господ гораздо полезнее стране, чем сомнительные сны какой-то безвестной мещанки. А ведь как начинал! Эта его работа… «Эстетические отношения искусства к действительности», кажется. Да-да! Эта диссертация наделала столько шуму…
В конце концов я позволил убедить себя в том, что у меня хватит ума преподать идею необходимости скорейшего развития Сибири так, чтобы это заинтересовало общество. А там хорошо оплаченные журналисты сгладят шероховатости и преподнесут мои слова так, что не заметить, проигнорировать не посмеют ни в одном министерстве.
3
Что делать? (фр.)
– Ныне иные времена, – неожиданно грустно сказала на прощанье великая княгиня. – Я твоими стараниями снова вхожа в кабинеты… Так и там читают газеты. Возвратившийся с лечения Эзоп подговаривает Сашу отменить цензуру. Говорит, это стыдно теперь – не дозволять гражданам мыслить вольно. Страшно мне, Герман. Газетчики – страшные люди. Коли их никто цензурировать не станет, так они и в окна подглядывать начнут, и всякие мерзости на потеху публике печатать. Это же гадко…
Эх, княгиня! Если бы ты знала, во что выльется эта свобода печати. Как британская принцесса станет скрываться от навязчивых папарацци и погибнет в итоге в страшной автокатастрофе. С каким извращенным смакованием начнут рыться в грязном белье! Как станут раздувать мало-мальские скандалы и на полном серьезе интересоваться мнением о международной политике у пустоголовых звезд эстрады. Господи, какое счастье, что в это благословенное время клоуны еще не победили рыцарей!
Всю дорогу до набережной Фонтанки я размышлял о способах управления общественным мнением. Ну почему я не специалист по пиару? И где бы такого найти в 1865 году от Рождества Христова?
А дома отец и вовсе придавил. Криво ухмыляясь, сообщил, что шестого, на Крещение Господне, мне предстоит разорваться пополам. Каким-то фантастическим образом успеть поприсутствовать на церемонии крещения датской принцессы Марии-Софии-Фредерики-Дагмары в Царском Селе – приглашение
Я ничего не имел против того, чтобы Густав Васильевич немного поразвлекся. Да и не о том голова болела. Следовало приготовиться к завтрашним визитам.
Если бы Герман столь же хорошо разбирался в придворных интригах, как в городских достопримечательностях, цены бы ему не было. Тем не менее гид у меня в голове так торопился выплеснуть знания о столичных окраинах, что ни о чем другом думать просто не получалось. Каждому мосту, статуе на мосту, улице от моста или переулку от улицы соответствовала своя история или легенда.
Понятия не имею, зачем мне это, но благодаря Гере я узнал, что Литейный проспект, на который экипаж свернул с Невского, – один из старейших в граде Петра. И что к востоку от проспекта раньше, лет еще сто назад, кроме бараков рабочих и солдатских казарм, жилых зданий вовсе не было. И называлось это все Артиллерийской слободой. А улочки между времянками – номерные Артиллерийские линии и, как ни странно, Артиллерийские улицы. Тоже с номерами.
У особняка Орлова-Денисова свернули направо, к Преображенской площади. Потом, объехав по кругу гигантский Спасо-Преображенский собор, мимо доходного дома Татищевой попали в Спасский переулок, с которого оставалось всего ничего до Кирочной.
Кирочная была названа… в честь кирхи [4] . А если точнее – в честь церкви Святой Анны, или Анненкирхе, старейшей лютеранской церкви Санкт-Петербурга. Ее построил еще соратник Петра Великого, первый обер-комендант новой столицы Роман Брюс. Правда, первоначально она располагалась в Петропавловской крепости и лишь потом, сто лет спустя, была перенесена к Пятой линии Литейной части, где в то время проживало много лютеран, в основном служащих Литейного двора.
Через переулок, в громадном доме номер пять, располагались офицерские казармы столичного жандармского дивизиона. А чуть дальше, во втором доме, – Главное казначейство Министерства финансов. Так что в доходных домах, которые стали спешно отстраивать вдоль Кирочной, проживали большей частью государственные бухгалтеры. И в квартире номер шесть по Кирочной семь – генерал-майор в отставке Илья Петрович Чайковский с детьми.
4
Кирха – лютеранская церковь.
Который, судя по словам дворника – «тама оне, тама», был дома, но двери гостю открывать не торопился.
– Илья Петрович, откройте, пожалуйста, – крикнул я, устав дергать за веревочку звонка. Волшебство из «Красной Шапочки» не срабатывало. – Я знаю, что вы дома.
Спустя несколько минут из-за преграды донесся тонкий детский голос:
– Папа приболел и не принимает. Он сказал, что непременно оплатит векселя завтра же.
– А ты Модест или Анатолий? – коварно поинтересовался я.
– Анатолий. – Мальчишка печально вздохнул. – Модест в театр с Петром уехал еще утром.
Ого! Я даже начал сомневаться, что приготовленные подарки – два одинаковых ружья «Allen & Wheelock Drop Breech» лондонского мастера-оружейника Гарри Холланда 22-го калибра – понравятся увлекающимся театром четырнадцатилетним пацанам.
– Анатоль! – как можно убедительнее воскликнул я, непроизвольно переходя на французский. – Передай Илье Петровичу, что к нему с визитом явился Герман Густавович Лерхе, томский губернатор.