Столица
Шрифт:
За обедом он заметно стеснялся, но со временем Монтэгю удалось с ним сойтись. И когда Ивэнс убедился, что Монтэгю не принадлежит к числу осаждавших его вымогателей, он сам открыл ему свое сердце.
Напав когда-то на богатую жилу, Ивэнс не выпустил ее из рук; он расправился с соперниками, хотевшими ее отнять, скупил железные дороги, владельцы которых старались свести на нет его труды,— и теперь пришел на Уолл-стрит, чтобы сокрушить людей, пытавшихся разорить его железные дороги. Но эта суровая борьба не ожесточила его нежное, как у женщины, сердце, и вид истинного горя был ему невыносим. Он принадлежал к тем людям, которые не задумываясь вынут из заднего кармана пачку десятитысячных кредиток и отдадут нуждающемуся, если уверены, что это его не оскорбит. С другой стороны, про него рассказывали, как однажды, увидав, что проводник на его железной дороге позволил
— Нет, это все мои бабы,— говорил он Монтэгю, мрачно усмехаясь.— Меня называют нуворишем, и пусть; когда мне приходит охота встряхнуться, я удираю к себе на приволье — и дело с концом. Но вот бабы — те и впрямь забрали себе в голову невесть что.— И старик с грустью добавил, что нежданное обогащение плохо тем, что оставляет женщин совсем без дела.
Это не могла быть и миссис Ивэнс. «Сэри» — как называл ее глава дома — сидела за обедом рядом с Монтэгю, и он скоро заметил, что достаточно самого легкого поощрения, чтобы эта добрая леди сделалась простой и естественной. Воспользовавшись своим положением новичка в Нью-Йорке, Монтэгю помог ей в этом, посетовал, как трудно выбиться в люди там, где процветает бесшабашная расточительность. Миссис Ивэнс живо подхватила эту тему, и сразу же обнаружилось, что она самое добродушное и безобидное создание в мире, истомившееся по каше с черной патокой, оладьям, хлебе, поджаренном на свином сале, и прочим сытным кушаньям, тогда как повар заставляет ее есть какие-то pates de foie gras [19] в желе, выкормленных молоком цесарок и Biscuits glaces Tortoni [20] .
19
Паштет из гусиной печенки (франц.).
20
Облитый сахаром бисквит от Тортони (франц.).
За столом миссис Ивэнс, конечно, не высказала этого,— она мужественно выдерживала свою роль, чем и доставила Монтэгю случай посмеяться про себя.
Миссис Ивэнс рассуждала о том, какое ужасное место для молодых людей эта столица и как она опасается вызвать сюда своего сына.
— Мужчины здесь совсем безнравственные,— провозгласила она и глубокомысленно добавила: — Я Даже пришла к выводу, что на Востоке они попросту амфибиозны!
Увидав, что Монтэгю изумленно поднял брови и его лицо выражает полнейшее» недоумение, она спросила:
— Вы со мной не согласны?
Он поспешил ответить, что ему как-то еще не приходилось над этим задумываться.
И только часа два спустя, во время разговора с мисс Энн, он понял наконец, в чем дело.
— Сегодня мы завтракали с леди Стоунбридж,— сообщила эта юная особа.— Вы ее знаете?
— Нет,— ответил Монтэгю, который никогда о ней и не слышал.
— По-моему, у этих английских аристократок отвратительный язык,— продолжала Энн.— Вы замечали?
— О да,—согласился он.
— И они так циничны! Знаете, леди Стоунбридж положительно шокировала мою мать: она сказала, что совершенно не верит в брак и что, по ее мнению, все мужчины от природы полигамны!
Впоследствии Монтэгю сдружился с миссис Сэри и однажды, как-то сидя днем в ее гостиной стиля Petit Trianon [21] , спросил напрямик:
— Скажите на милость, чего ради вы так стремитесь попасть в общество?
Бедная леди напыжилась было, желая изобразить негодование, но, увидав, что он не смеется над ней и ей не миновать откровенного ответа, сразу обмякла и тихонько призналась:
21
В стиле Малого Трианонского дворца (франц.).
— Я не стремлюсь, это всё девчонки.— Вместе с непринужденностью к ней вернулась и свойственная ей вульгарность речи.— Это Мери, а главное Энн.
И миссис Сэри доверчиво излила перед ними свои горести, что принесло ей большое облегчение, ибо она была отчаянно одинока. Что касается ее лично, то не так уж ей хочется пролезть ,в общество, а просто обидно то, что общество не желает ее принимать. И, вся вспыхнув от внезапного гнева и сжав кулаки, она воскликнула:
—
Затем миссис Сэри стала рассказывать, как тяжек путь к признанию. Сотни людей искали здесь их знакомства, но что это было за отребье! Им ничего не стоит наполнить свой дом толпой прихвостней и пройдох, но — нет!—лучше уж дождаться своего часа. Пребывание здесь их многому научило. Однажды одна в высшей степени аристократическая дама позвала их на обед. Каких они только надежд на этот обед не возлагали, но — увы!—когда они сидели у камина, кто-то из гостей залюбовался изумрудным кольцом в тридцать тысяч долларов на пальце миссис Ивэнс; она его сняла, оно пошло по рукам и под конец бесследно исчезло! Другой раз Мери пригласили на партию в бридж, и хотя она почти совсем не играла, хозяйка дома преспокойно объявила ей, что она должна тысячу долларов. А знаменитая леди Стоунбридж — так та вызвала ее недавно и сказала, что может ввести ее в самые высшие круги, но лишь при условии, если она согласится всегда проигрывать. У миссис Ивэнс была до замужества самая простецкая ирландская фамилия; и вот леди Стоунбридж выманила у нее пять тысяч долларов, чтобы с помощью одного влиятельного лица в Королевской коллегии геральдики установить ее происхождение по прямой литии от старинного дворянского рода Медженнисов, лордов Айви, известных еще в четырнадцатом столетии. А теперь Оливер уверяет, будто эта внушительная грамота ни капельки им не поможет!
Итак, метод исключения оставил под вопросом только обеих мисс Ивэнс. Приятели Монтэгю, узнав, что он бывает в этой семье, изощрялись в шутках, допытываясь, уж не собирается ли он жениться. Майор Винэбл пошел еще дальше, утверждая, что любая из этих девиц, без сомнения, тотчас же примет его предложение.
Монтэгю, хохоча, отвечал, что Мери совсем недурна: она добродушна и миловидна. Только ведь она моложе Энн, и он никак не может отделаться от мысли, что через два года она превратится во вторую Энн.
Ибо движущей силой в семье была именно Энн! Это она замыслила грандиозный поход на общество, это она остановила свой выбор на дворце Лэмсонов и оторвала семью от родных первобытных скал Невады. Она была холодна, как айсберг, совершенно неутомима и столь же безжалостна к другим, как и к себе самой: если ее отец семнадцать лет мог скитаться по горам и, как крот, рыть в них ходы, то и она, если понадобится, будет семнадцать лет вести подкоп под твердыню общества!
После беседы по душам с ее матерью, Монтэгю заметил, что мисс Энн Ивэнс стала держать себя с ним очень высокомерно; он понял, что старая леди проболталась о своей с ним откровенности и дочь возмущена его вмешательством. Однако Оливеру она изливала свою душу, и тот приходил и рассказывал брату, что еще она затевает и что обдумывает, какие плетет интриги и каким новым проектом поделилась с ним на этой неделе. Она уже залучила на свою сторону кое-кого из «настоящих» людей, и они ей втайне сочувствовали; если же ей надо было добиться особо высокого покровительства, она пускала в ход своего добродушного старика отца, и нужному лицу делалось солидное денежное одолжение. Все люди света были у нее на заметке — она изучала их слабости и изнанку их жизни и, терпеливо подбирая ключ к разрешению своей задачи, упорно отыскивала семьи, безупречные в смысле общественного положения, но настолько запутавшиеся материально, что не отвергли бы предложения поддержать Ивэнсов и решительно ввести их в высший круг. Монтэгю взирал на все это с изумлением и насмешкой — до того сравнительно скоро наступившего дня, когда в газетах вдруг появились полученные по телеграфу описания туалетов герцогини Арденской, урожденной Ивэнс, которая ярче всех прочих звезд заблистала этой зимой в лондонском обществе.
Глава четырнадцатая
Как это ни было неприятно Монтэгю, но он все же оказался вынужденным написать майору Торну, что ему никого не удалось заинтересовать его предложением и что сам он тоже не может им воспользоваться. Затем, уступая настояниям брата, он поло-жил деньги в банк и стал ждать. «Лед скоро тронется»,— обещал ему Оливер.
Когда они ехали от Ивэнсов, Оливер уверенно заявил, что событий надо ждать со дня на день. При этом он соблюдал необыкновенную таинственность и не пожелал ответить ни на один вопрос; сказал только, что все это не имеет никакого отношения к людям, от которых они сейчас возвращаются.