Столичный доктор. Том II
Шрифт:
Мало того, для закрепления материала я провел отдельное занятие с последующим зачетом. Очень уж хотелось, если не рот заткнуть возможным злопыхателям, то пыл их поумерить. Потому что хоть сама операция и не нова, лет шесть как делают во всем мире, но так, как собираюсь это сделать я, не додумался пока никто.
И вот Андрей Германович не подвел. Привез. И меня в приемный покой вызвали, тоже ждали. Малышев даже пританцовывал от гордости за выполненное поручение.
— Вот, Евгений Александрович, смотрите! — потянул он меня к кушетке. — Всё точь-в-точь как вы на лекции говорили! И даже на шее участок болезненный!
— Благодарю, Андрей Германович.
Дама, классический пример больных холециститом. Тучная, за пятьдесят, и даже волосы обесцвечены пергидролем по модной французской методе. Наверное, в Париже и красила, судя по корням, с полгода назад.
Сначала помыть руки. Врач делает это дважды — перед осмотром, чтобы пациенту приятно было, и после, для собственного удовлетворения. Пока вытирался свежепринесенным специально для главного врача полотенцем, ко мне прорвался муж — тоже тучный, и даже чем-то с женой схожий, что говорило о долгой и счастливой совместной жизни. Вот только большинство волос у него сосредоточилось на лице, а на темени у него была выдающаяся, архиерейских масштабов лысина.
— Господин Баталов! Христом-богом прошу, спасите! Теща ведь, матушка Соломонии Юрьевны, примерно в таком возрасте от печеночных колик умерла! Горе-то какое! Как жить без любезной моей?! Я уж вам пожертвую, не извольте сомневаться!
Для подкрепления серьезности своих переживаний он упал на колени, и попытался обнять меня за ноги. Избежал я сомнительного удовольствия, выполнив весьма сложный маневр уклонения. Любящего мужа потащили на выход фельдшера первой бригады, а я, соответственно, к любезной Солохе. Интересно, это крестивший ее священник преданным поклонником Гоголя был, или просто в святцах имя попалось?
Холецистит — вообще красавец! И пузырные симптомы налицо, и клиника. А при глубокой пальпации и пузырь удалось нащупать, выпирающий из-под нижнего края печени.
— Температуру меряем, давление, — сказал я, и пошел повторно мыть руки.
— Сейчас начнем? Готовить операционную? — подошел ко мне Моровский.
— К чему спешить? — удивился я. — Вы что, на лекции меня не слушали? Золотое окно — семьдесят два часа. У нас чуть больше суток прошло. Сейчас — классика, консервативная терапия. Голод, холод и покой. Есть не давать, разрешить только полоскать рот. И сообщите заинтересованным лицам, что операция назначена… Да пусть на полдень, завтра. А сами, Вацлав Адамович, потрудитесь еще раз повторить материал. А то выяснять, что такое треугольник Кало, у стола будет поздно.
— Будет сделано, — холодно ответил старший врач, и пошел обижаться.
Вот не нравится он мне. Знания оказались не столь обширны, как представлялось вначале. Зато гонору — на троих хватит, даже если каждый из них — граф. С коллегами разговаривает, как с быдлом, постоянно пытается поймать их на ошибках. С персоналом не здоровается даже. Ничего, в эту игру можно играть и вдвоем. В итоге Моровский или уйдет, или начнет нормально работать.
Операционная у нас, конечно, не как в университетской клинике, где можно сотни полторы зрителей рассадить. Поставили десяток стульев чуть поодаль, вот и вся трибуна. И повесили большое зеркало, в котором при определенной доле везения можно было наблюдать операционное поле. У нас студенты не учатся, нам это помещение для работы надо, а не спектакли устраивать. По крайней мере, вслух я так говорю. А сам надеюсь, что скоро за право посидеть на одном из этих стульев будет борьба вестись.
Больную подготовили, привезли в операционную, и уложили на стол. Понятное дело, я ее перед этим посмотрел еще раз. Температура, кстати, на фоне вынужденной голодовки, снизилась. Вчера привезли с тридцать восемь ровно, сегодня уже тридцать семь и одна десятая. Давление чуть повышено, сто пятьдесят на сто, но ведь комплекция, возраст, волнение… Короче, в пределах нормы. Вряд ли на таких показателях стоит ждать кровотечения фонтаном, тем более, из мелких сосудов.
Пошли мыться. Моровский вперед меня ускакал, ждал уже в операционной. Когда я зашел, посмотрел на перегородку — пришли. И не только мои хорошие знакомые Бобров с Дьяконовым, но и… Склифосовский? Я его до этого исключительно на фотографиях видел. Из Петербурга приехал? Вот это экзаменатор… Он ведь до Александра Алексеевича институтской клиникой заведовал. Может, Бобров и пригласил? Но мне не признавался, хотя в последнее время всё на бегу, поговорить толком некогда. Захотелось вдруг пойти и пожать руку. Или даже поклониться. Хрен с ним, перемоюсь потом. Но выглядеть это будет крайне непрофессионально. Сначала работа, а после — остальное. Да и сам Николай Васильевич не поймет.
А остальные кто? Ага, эти трое — подчиненные Боброва, видел их. Радулов, кстати, тоже, показался из-за плеча какого-то сурово выглядящего господина, как раз поправляющего пенсне.
Интересно, а почему это мой ассистент не по форме одет?
— Принесите Вацлаву Адамовичу маску, — велел я стоящему у двери санитару.
— Мне она не нужна! — гордо заявил граф. — Зачем?
— Затем, что я велел, — опустил я забронзовевшего помощника на землю. — Если мы сделаем посев со слизистой вашего носа, и, тем паче, столь великолепных усов, как думаете, останется ли чашка Петри стерильной? А мне не надо лишнее микробное загрязнение операционной раны.
Моровский терпеливо снес и завязывание санитаром тесемок вокруг головы, и то, что тому пришлось поправлять маску на носу целого старшего врача. А я после операции еще и операционную сестру прижучу — как она пустила этого охламона? Хотя болезнь эта неизлечима — как станет кто начальником, так сразу у него не только дыхание, но и подошвы ботинок стерильными становятся, то и дело норовят во время операции зайти в зал, как в вагон метро.
Подождали, пока больной дадут наркоз, и приступили.
— Сегодня у нас случай острого холецистита, — начал объяснять я. — Пациентка пятидесяти двух лет, начало приступа печеночной колики около сорока часов назад. Была доставлена в нашу больницу бригадой скорой помощи из дома. До этого подобных болей не испытывала. Мать пациентки умерла примерно в таком же возрасте от последствий желчекаменной болезни, что позволяет нам говорить о семейном характере заболевания…
— Готово, — сообщил нам Малышев, исполнявший сегодня роль анестезиолога.
А что, сам привез, сам и обезболил. Справедливо, по-моему.
— Приступим, — сказал я, и мы начали обкладывать операционное поле после его обработки.
Уж эту манипуляцию я мог доверить своему помощнику. Студент справится, ничего сложного. Прихватил по углам по маленькому шву, чтобы не сползало, и вперед.
— С учетом всех обстоятельств я решил, что в проведении верхне-срединной лапаротомии нет нужды, и мы можем произвести холецистэктомию через менее травматичный мини-разрез в правом подреберье. Это должно значительно уменьшить период выздоровления после операции, и снизит риск осложнений. Приступим. Скальпель, — и я протянул руку.