Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность
Шрифт:
На этот раз Лондон победил, играя на страхах Вашингтона перед «холодной войной». Он подчеркивал тот факт, что иранские коммунисты сплотились вокруг режима Моссадыка, и нельзя исключить их будущей победы. Старик был отстранен от должности и помещен под домашний арест. С исчезновением светско-националистической альтернативы шах получил свободу управлять страной по своему усмотрению, при условии, что он останется прислужником интересов Вашингтона в регионе. Что он и делал. Его основной целью было уничтожение иранских коммунистов и их сторонников. Массовые аресты и пытки стали отличительной особенностью этого режима. В 1950-е годы тысячи иранских студентов и интеллектуалов бежали в изгнание. Потом, в 1960-е годы, шах совершил «Белую революцию», проведя земельные реформы и дав женщинам право голоса. Хомейни выступал и против того, и против другого. Он стоял за мятежами 1963 года, что и привело к выдворению его из страны. В буквальном смысле слова. Его привезли на границу с Ираком и выгрузили по ту сторону границы. Это был единственный изгнанник, который использовал свое насильственное выдворение из страны с умом.
Надежды, порожденные революцией 1979 года, у многих интеллектуалов, либералов, радикальных студентов, а также у части представителей непосредственно религиозного движения были вскоре разбиты. Этот новый режим должен был прийти к власти, потому что люди были сыты по горло социальной, экономической и политической ситуацией. Однако надежды на то, что радикализм обойдет духовенство стороной, оказались неуместными. Хотя одна либеральная партия дорого заплатила за неспособность сделать выводы о последствиях диктатуры духовенства, другие организации, которые раньше провозглашали, что «революция умерла, да здравствует революция», все-таки мобилизовали людей против клерикалов. Именно одна из таких организаций набрала почти 150000 голосов в Тегеране на единственных относительно свободных выборах в Ассамблею экспертов, которая должна была разработать новую конституцию. Проблема этих организаций состояла не столько в недостатке понимания природы теократического режима, сколько в неспособности постичь, насколько важна для Ирана демократия на уровне государства, общества и партии.
Левые партии «Тудех» и светские либералы из Национального фронта были, по сути, выключены из массового движения. Но это стало проблемой, а не преимуществом, как надеялись некоторые ультралевые группировки. Это значило, что единственной организованной силой в этом движении стали муллы. Их идеология стала доминирующей. Их победа окончательно решила судьбу всех тех, кто воображал, что борется за демократические права, против угнетения национальных и религиозных меньшинств и за права женщин. Коллапс централизованного государства Пехлеви усугубил движения за самоуправление и автономию в Куджистане, Курдистане, Белуджистане и Азербайджане. Духовенство боролось с ними с энергией, которая намного превосходила энтузиазм старого режима.
Сразу после революции демократия расцвела, вызвав распространение памфлетов, книг и газет, общественных митингов, дискуссий и различных комитетов. Их присутствие, если не их слова, бросало вызов видению Исламской республики священниками и оспаривало «священное право» духовенства править ею, поэтому оно решило навсегда избавиться от этой угрозы, и в этом им помогли неосмотрительные прокламации сторонников секуляризации.
Вмешательство партии «Тудех» после февраля 1979 года было, мягко выражаясь, неэффективным. Своими попытками создать народный фронт с клерикалами они опозорили себя. В марте Хомейни выпустил эдикт, требующий, чтобы женщины прикрывались чадрой. В течение двадцати четырех часов 20000 женщин вышли на демонстрацию, протестуя против этого эдикта. Члены партии «Тудех» осудили «буржуазных женщин» за то, что они маршируют по улицам в знак протеста против Хомейни; они разгромили своих бывших либеральных союзников в Национальном фронте за то, что те защищают свободу прессы; они подвергли острой критике курдов и тюрков за то, что те сопротивляются клерикалам. Ультралевые группы также потерпели неудачу в попытках защитить женщин.
Скоро все они были разгромлены. В 1981 году были арестованы представители ультралевых организаций и моджахеды. Тюрьмы начали переполняться даже быстрее, чем при шахе. В 1983 году лидеры и члены партии «Тудех» были арестованы, точно так же как женщины, представители ультралевых революционных сил, национальные меньшинства курды и тюрки. Систематические пытки и телесные наказания, запрещенные в Иране с начала 1920-х годов, при шахе стали применяться вновь. Его тайная полиция САВАК приобрела дурную славу во всем мире; ее каждый год упоминала Международная Амнистия за грубейшие нарушения прав человека и попрание человеческого достоинства. И опальные представители духовенства, и коммунисты одинаково страдали от рук режима Пехлеви, зачастую томясь в одних и тех же камерах. Теперь духовенство использовало точно такие же методы против своих «врагов».
Шах иногда подкупал своих оппонентов звонкой монетой или изгонял их из страны. Духовенство же желало их публичного унижения.
Они организовывали судебные разбирательства, превращающиеся в шоу, они пытали заключенных до тех пор, пока те не соглашались публично раскаяться, и транслировали их признания по телевидению. Одним из самых печальных эпизодов современной иранской истории является появление старого руководства «Тудеха», ветеранов многих сражений, на телевидении с осуждением своего «сатанинского прошлого» и провозглашением своей приверженности исламу и его шиитской гвардии. Они просили прощения за то, что в прошлом называли религиозных лидеров «реакционерами», «сумасшедшими мелкими буржуа» и «представителями земельной аристократии». Они осуждали написанные ими же книги [63] . Невозможно осуждать жертв издевательств, хотя я часто задаюсь вопросом, не подрывают ли эти вырванные под пыткой самооговоры само учение шиизм, возникший на крови мучеников. Отказ членов «Тудеха» стать мучениками ясно указывает на то, что для большинства из них «обращение» было абсолютно неискренним.
63
В 1984 году главный теоретик иранского коммунизма, человек, который стал марксистом за полвека до того, Эхсан Табари, выступил по телевидению, отрекаясь от своего прошлого: «Исторический материализм, в отличие от шиизма, не может объяснить такие феномены, как Спартак и Пугачев». В отличие от коллег, которые хвалили духовенство за «антиимпериализм», Табари публично каялся, вознося многочисленные хвалы исламу и его шиитским мыслителям. Тем не менее его оставили в одиночном заключении. Он писал книги, чтобы оправдать себя. В антимарксистских мемуарах, грубость которых удивила более или менее независимо мыслящих власть предержащих, Табари описывает своих старых товарищей как советских агентов, убийц, предателей Ирана, шпионов Саддама Хусейна и т. д. Все это издавалось массовыми тиражами в центральной прессе. Это все явилось результатом физической и душевной боли от пыток. Табари умер сломленным, и ему не было дано возможности даже произнести свое «А все-таки она вертится…».
Были и другие активисты ультралевого крыла, которые с огромным мужеством участвовали в народном движении, свергнувшем власть шаха. Они также подвергались пыткам, но они отказывались каяться, и их истязали публично во время массовых экзекуций.
Таково было истинное лицо иранской теократии, однако в первые годы она имела поддержку большинства населения. В проведенном в марте 1979 года референдуме большинство населения проголосовало за Исламскую республику. Некоторые голосовали «за» теократию только затем, чтобы заявить о своей оппозиции шаху. Представители ультралевых призвали к бойкоту референдума. Режим стремился соблюдать видимость легитимности до тех пор, пока не уничтожил всю оппозицию. Это продолжалось всего лишь какой-то месяц после революции, но это было показательно. Светские силы были разгромленны на голову. Именно факт этой поддержки сподвигнул многих представителей духовенства оправдывать террор как революционное выражение народной воли, вспоминая Сен-Жюста и Троцкого.
Падение шахского режима, без сомнения, шло вразрез с интересами США на Ближнем Востоке, но существовало и качественное различие между этими событиями и, например, победой сандинистов в Никарагуа.
Вашингтон был все еще занят проблемами «холодной войны». Гавана, Ханой и Манагуа систематически поставляли США угрозу, которой даже при желании не смогла бы стать Исламская республика. Опасность, исходящая от Тегерана, оказывала негативное влияние на Соединенные Штаты весьма опосредованно. Могли бы возникнуть проблемы в том случае, если бы Тегеран поддержал шиитские восстания в Ираке, Саудовской Аравии и других государствах Персидского залива.
Международная политика Исламской республики взволновала исламистов во всем мире. Они поклялись вести смертельную борьбу против «Великого сатаны» (США) и Советского Союза. Первые защищали Израиль и других врагов «истинного» ислама, например, Саудовскую Аравию. СССР был источником атеизма и материализма. Ни то, ни другое мнение не было ошибочным, но главный удар иранского духовенства состоял в собрании у посольства США многотысячной толпы и в требовании выдачи шаха с тем, чтобы он предстал перед судом. За этим последовало театрализованное представление — «оккупация» посольства и захват заложников. Это была эпическая драма, демонстрирующая потребность отомстить ненавидимому правителю. Но в чем же здесь антиимпериализм?
На самом деле эти вакханалии у американского посольства были призваны прикрыть глубоко реакционные социальные преобразования, которые скоро привели к казням за супружескую неверность и гомосексуализм, тотальному «закручиванию гаек» в отношении левых движений, национальных меньшинств (в частности, война в Курдистане была возобновлена) и моджахедов.
Как могла угрожать империализму подобная социальная структура? Его настоящие враги хотели отменить законы рынка и, набрав силу, сильно сузили глобальное империалистическое пространство: в Советский Союз и Китайскую Народную Республику мировому капитализму хода не было. Куба, выйдя из сферы мафиозного капитала, нанесла империализму тяжелый удар, находясь всего в нескольких милях от материковой части США. Все эти государства направляли свои усилия на создание превосходящей капитализм социально-экономической системы. Само их существование было вызовом империализму. А все, что мог предложить Иран, нельзя назвать иначе, чем «дурацким антиимпериализмом», угроза со стороны которого была ничтожна.