Стон и шепот
Шрифт:
Посередине освещенной то ли арены, то ли сцены стоял пустой стул, а вокруг расположились еще с десятка три таких же зеркал. Теперь стало ясно, вокруг чего именно закручивался коридор, и что за стенкой наверняка сидят такие же зрители, как и я, вот только какое зрелище нам собираются показывать?
– Дамы и господа, – ожили динамики в комнатушке, – напоминаю наши правила. Лот у нас только один, победитель аукциона получает право полного распоряжения лотом. Остальные при согласии победителя могут принять участие в пользовании, смотреть за представлением
Свет над ареной немного приглушили, единственная дверь открылась, и двое полуодетых амбалов втолкнули вперед миниатюрную девчонку. Абсолютно голую. Она безвольно шла, куда направляли. Ее ноги подкашивались, а взгляд был мутным, как после трехдневной пьянки.
Незнакомку привязали к стулу, заведя руки за спинку, так что небольшая, но аккуратная грудь приподнялась вверх, а вершинки сосков от холода стали острыми пиками. Лодыжки ей тоже привязали, но уже к ножкам стула, так что бедра оказались слегка разведены, обнажая узкую полоску аккуратно выбритой киски.
Один из амбалов, что вел девчонку, ущипнул ее за сосок, и этот жест не укрылся от меня. Она дернулась, как от электрического тока. На мгновение в широко распахнувшихся глазах мелькнул ужас, она попыталась свести бедра, как-то прикрыться, но уже через секунду все опять сменилось мутной поволокой и безвольной апатией.
Девчонка была под наркотой, и мне почему-то было совершенно не жалко наркоманку-шлюшку, которая выступит таким сомнительным товаром.
– Девственница, – объявил ведущий, чем тут же заставил меня усомниться в своих выводах. – Все дырочки не тронуты и открыты для любых ваших капризов.
– Две тысячи баксов, и мы смотрим, как Борис дерет ее в жопу, – раздался незнакомый механический голос, озвучивая первую ставку.
Амбал, который щипал девчонку за сосок, как-то противно улыбнулся. Сразу стало понятно, кто здесь Борис.
– Три тысячи. Борис трахает ее рот, Анатолий вначале отлизывает, а потом двойное анальное.
Второй амбал выкатил к стулу с жертвой (а именно так я именовал сейчас девчонку) столик, похожий на те, что используют в ресторанах, и, сдернув белое покрывало, обнажил целый арсенал секс игрушек.
– Пять тысяч за большое дилдо, цепи и зажимы на соски, и посмотрим на это прямо сейчас, – ошеломил меня динамик. – А потом по кругу со всеми участниками аукциона. Узнаем, сколько в нее войдет членов. Плачу сверху еще двадцатку, если после того, как мы обкончаем эту сучку, ее можно будет убить.
Я рывком поднялся с кресла.
Какого хуя я вообще тут делаю и куда попал?
Мозг очень быстро сообразил, что ни фига это не добровольная шлюшка. Девчонку явно откуда-то украли, накачали наркотой и выставили на потеху публике. Действительно не поспоришь – развлечение на любой вкус.
Судя по тому, что ставки прекратились, собравшиеся были согласны с планом неизвестного покупателя.
Амбал, тот, который Борис, потянулся к зажимам для сосков и не
– Двадцать пять тысяч раз…
Я поднялся… – Двадцать пять тысяч два…
Уже хватался за ручку двери, чтобы свалить отсюда, когда раздался болезненный стон.
Хриплый, вырвавшийся из груди жертвы, протяжный и прошибающий насквозь. Душу словно в мясорубке провернуло от этого звука, а яйца болезненно сжались, потому что я хотел повторения этого звука.
Не отдавая себе отчета, я вернулся на кресло и с мучительной ненавистью к самому себе уставился, как на девчонку нацепили второй зажим. Она выгнулась дугой от боли и застонала еще громче.
Никогда не думал, что могу кончить от звука, но сейчас был именно тот случай, потому что она стонала там, а я был готов начать дрочить здесь.
Анатолий развязывал путы на руках девчонки, и я уже знал сценарий, по которому пойдет эта пьеса. Ее отдерут во все дыры, кто захочет и как захочет, а потом реально грохнут.
– Двадцать пять тысяч…
Впрочем, меня это уже не устраивало.
– Тридцать тысяч, и она моя, – нажав кнопку микрофона, озвучил я с четким намерением забрать сладкоголосую сирену себе.
Глава 3
Я всегда знала, что такое счастье. Кажется, с самого рождения, еще в колыбели лежала в направлении мечты. Потом научилась ползти к ней и, сделав первые шаги, уверенно направилась к старенькому бабушкиному фортепиано. Музыка меня очаровывала, а бабушкины колыбельные заставляли смолкать даже самые сильные истерики.
К пяти годам я пела постоянно, так что даже скептически настроенный отец, механик в пятом поколении, понял: противостояние бесполезно. Дальше была школа, где я выступала на всевозможных концертах, срывая овации у вскакивающих с мест зрителей.
Когда погибли родители, пение спасло меня от разрывающей на части тоски… Мы остались втроем – только я, бабушка и музыка. Денег на репетиторов не было, да и на еду не всегда хватало, но я продолжала смотреть в направлении мечты. В сторону Москвы…
Стоило окончить школу, как я рванула туда, к ярким огням столицы, забрав из дома последние сбережения. Бабушка не была против, она благословила и отпустила, прекрасно понимая, что не удержит.
Только город больших надежд оказался жесток, а приемная комиссия Гнесинки поразила в самое сердце, заявив, что спетую мною арию слышат в пятый раз и до этого мальчик спел лучше.
Я была разбита, раздавлена, потеряна и сбита с толку, не представляя, как жить дальше.
Возвращаться в Челябинск и учиться на экономиста? Проживать чужую жизнь, наплевав на мечту? Наверное, так поступило бы абсолютное большинство здравомыслящих людей, но, увы, себя я к ним не относила. Устроившись официанткой в кафе неподалеку от Гнесинского училища, я осталась жить в съемной комнатушке и действовать.