Стопроцентные чары

Карпо Катти

— То, что ты назвала «клочком бумаги», — это последнее письмо Елизаветы.

— И в нем она советует тебе выгнать меня из дома? — бесстрастно уточнила Аркаша.

— Если бы там содержалось нечто подобное, ты бы никогда и порог этой квартиры не переступила бы, соплячка, — хмыкнула Ольга. — Так бы и прозябала в Доме ребенка, пока опека бы не определила тебя в какой-нибудь захудалый приют на полное гособеспечение.

— В тебе говорит злость, — уверенно сказала Аркаша. — И, возможно, усталость. Это не твои мысли.

— А ты, блин, телепат, что ли? — Ольга досадливо поморщилась. То ли вера племянницы в тетю была нерушимой, как тысячелетняя крепостная

стена, то ли соплячка выросла настолько наивной, что не видела очевидных вещей. — Раскрыть тебе истину? За двенадцать лет твоя страшненькая рожица мне жуть как осточертела. Иногда хочется, чтобы время повернулось вспять, и я бы никогда не читала этого последнего Лизкиного письма, не мчалась бы в больницу у черта на рогах, и не пыталась бы доказывать администрации, что я твоя родственница. Вот бы стереть из памяти тот день, когда я, пройдя все муки ада с оформлением документов в органе опеки, смотрела, как ко мне бежит трехлетняя тощая беззубая соплячка. Еще и улыбающаяся. Скажи на милость, какого черта ты так улыбалась незнакомой женщине? Я что, выглядела как гигантское мороженое? А, может, напомнила тебе конфету? — Не дождавшись ответа, Захарова вытянула из кармана шорт письмо сестры и, расправив лист бумаги, продолжила, обращаясь уже к ровным строчкам: — Мне же тогда всего двадцать два было. Вся жизнь впереди, Лизка. Ты же старшая сестра. Это в твои обязанности входило помогать младшенькой. А ты... Думать надо было, прежде чем спихивать мне своего детеныша. Как ты вообще посмела умереть?!

— А какой она была?

Пальцы непроизвольно сжались, скомкивая письмо в непрезентабельный комок. Этот голос. Интонации как у сестры. А этот взгляд? Прямой и отстраненный одновременно, холодный и равнодушный. Елизавета всегда смотрела как бы сквозь людей, будто само их существование было неважным и ненужным. Она видела тебя, но не замечала. «Ты — пустота», — отражалось в ледяной глубине ее почти прозрачных глаз.

А потом появился Он. «Фокусник» — так называла его Ольга. «Искрящийся» — так, смеясь, звала его Елизавета.

Смеясь? СМЕЯСЬ? Как это возможно? Да Лизка не умела смеяться! Лизка не умела улыбаться! Лизка была живым воплощением камня.

И вдруг начала улыбаться. Чаще. Искреннее. Счастливее. А потом пропала. Больше никто не говорил Ольге взглядом, что она — пустота. Никто.

А затем светло-голубые глаза исчезли навеки. Их сменили карие. Чужие и раздражающие. Но в соплячке было что-то и от Лизки. Что-то неуловимо родное и будоражащее до дрожи в коленях.

Тогда-то Ольга и решила для себя вернуть тот отстраненный холодный взгляд. Пусть он будет дефектным, пусть он будет всего лишь заменой, главное — его возрождение. Жажда вернуть то ощущение, которое господствовало в ее душе до появления в жизни сестры Фокусника, перевешивала любые доводы рассудка. День за днем, месяц за месяцем, год за годом Ольга терпеливо добивалась того, чтобы теплота исчезла в карих глазах Аркадии Теньковской, а на ее замену пришли ледяное равнодушие и, возможно, даже презрение — к ней, к окружающим, к себе. Все что угодно, лишь бы снова ощутить присутствие той «каменной Елизаветы», которая всегда была рядом, а не той счастливо смеющейся чужачки, что ожила под напором Искрящегося Фокусника и упорхнула из их идеального «ледяного замка», оставив Ольгу совсем одну.

— Взбалмошной, — прорычала Захарова, роняя комок зачитанного до дыр письма и втаптывая его в пол ногой. — Сумасбродной. Шальной. Такой была твоя глупая мамаша.

Молчание.

«Ну же, посмотри на меня так же, как смотрела она».

Напрасно. Годы напускного пренебрежения и миллионы напоминаний «я не люблю тебя», а лицо Лизкиной соплячки выражало лишь холодную настороженность. Искра чего-то живого и необузданного все еще теплела глубоко внутри ее карих глаз. Неужели от отца переняла?

Вопреки всему, Аркадия Теньковская не превратилась в камень. Как бы ни старалась Ольга, соплячка так и не стала Елизаветой.

— Терпение... — Захарова болезненно сглотнула, чувствуя, как намокают уголки глаз. Только бы не разреветься при девчонке. — Терпение мое лопнуло, Теньковская. Брысь!

Шу-шу-шурх.

Рука, сжимающая паспорт племянницы, ощутила холодок, будто кто-то невидимый подул на пальцы.

«Неужели?.. — Ольга резко подняла документ к лицу, едва не клюнув страницы носом. — Глазам не верю!»

Фотография Аркаши, имя, фамилия, отчество, дата, место рождения. все исчезло. Единственная строчка, сообщавшая об органе, выдавшем паспорт, сиротливо приютилась наверху страницы, всеми позабытая и до крайности ненужная теперь. Секунду спустя исчезла и она. В одно моргание.

Трясущимися руками Ольга кое-как перевернула страницу, проверяя информацию о регистрации. Пусто.

Таинственный символ, который Захарова столь старательно выводила маркером, тоже исчез.

— Это просто невероятно! — воскликнула Ольга, от полноты чувств едва не подскакивая на месте. — Боже, боже, боже! Этот придурок действительно был фокусником! Или даже... как его там? Волшебником! Поверить не могу, но его символ сработал. СРАБОТАЛ!

— Прекрати. — Аркаша смотрела на беснующуюся тетю широко открытыми глазами. — Ты меня пугаешь.

— Ох, соплячка. — Ольга глупо хихикнула и чмокнула корешок Аркашиного паспорта. — Если б знала, что твой папашка волшебник, то заставила бы его что-нибудь наколдовать мне. Что-нибудь шикарное. А то упер сестру в далекие дали, а меня оставил с носом. — Женщина закинула голову назад и расхохоталась. — Ну, надо же! Я ведь с самого начала не верила ее словам. А она так им восхищалась, так его превозносила. А этот символ... Я ведь полагала, что волшебная сила Фокусника — всего лишь укуренные бредни помчавшейся по наклонной сестренки. А ты смотри, она была права. Но только подумай, соплячка, это как надо было меня достать за двенадцать лет, что я даже решила принять на веру Лизкины слова в письме? Слова про уникальность этого символа и волшебство?

С остервенением кусая губы, Аркаша сделала пару шагов назад. Может, к соседке постучаться? Скорую вызвать? Тетя явно была не в адеквате, и с каждой минутой ей становилось все хуже.

Заприметив внезапную активность племянницы, Ольга криво улыбнулась.

— Отступаешь? Правильно. Теперь у тебя просто не осталось выбора.

Аркаша замерла, услышав в голосе тети угрозу.

— Что ты имеешь в виду?

— Символ, который я намалевала на твоем рыльце в паспорте, Лизка в письме называла не иначе как «Всеобъемлющее стирание».

— Стирание чего? — Аркаша быстро оглянулась, оценивая расстояние до дверного звонка соседки.

— Жизни. — Ольга хохотнула, преспокойно наблюдая за тем, как племянница тянется к соседскому дверному звонку. — Волшебство твоего отца сделало свое дело. Теперь тебя нет.

— Как «нет»? — Палец Аркаши с силой надавил на кнопку. Площадку залили приглушенные трели. — Но я же здесь, прямо перед тобой.

— Ага. — Сложив руки перед собой, Ольга натянула на лицо приветливую улыбку, приготовившись встретить соседку, шаги которой уже раздавались из глубин квартиры.