Stories, или Истории, которые мы можем рассказать
Шрифт:
— Если бы все смешались, тогда и не было бы больше расизма, — сказал Рэй. — Потому что тогда все были бы одинаковыми. У нас есть еще черная смородина, мам?
Это было одной из излюбленных тем его споров с отцом. Наряду с громкостью и качеством музыки, длиной волос и Джоном Ленноном. Казалось, в последнее время они спорили о чем ни попадя. Хорошо бы познакомиться с какой-нибудь чернокожей женщиной, жениться на ней и доказать отцу, что все люди — братья!
— Птицы одного полета. — Отец ткнул ножом в сторону Рэя. — Не замечаете малиновку, летающую вместе с воронами!
— Ты ворон, пап? Или малиновка?
—
— Мне вообще ни одна не нравится! — Робби густо покраснел.
Рэй засмеялся. Он-то знал, что его брату нравятся все без исключения. Он-то слышал, как Робби ерзал под одеялом, когда думал, что Рэй спит.
— Енох прав, — заявил отец. — Отправить их всех обратно! — А что, если они отсюда родом? — поинтересовался Рэй, запихнув в рот последний кусок хлеба с джемом. — Куда их тогда отправлять, а, пап?
Его отец продолжал рассуждать о птицах одного полета и диких зверях, а Рэй встал, отнес тарелку на кухню и поднялся в свою комнату. Он знал, что ему нужно. Рэй включил музыку на максимально допустимую в этом доме громкость — 5,15.
Затем пересчитал деньги, убедившись в том, что на метро хватит, и вспомнил слова Скипа Джонса. Тот однажды сказал ему, что, когда принимаешь героин, все проблемы отступают на второй план. Именно такое чувство испытывал Рэй, когда слушал музыку. Мир отступал.
Но с нижнего этажа донесся омерзительный запах домашнего пива — сваренного из горького хмеля, жидкого солодового экстракта и сиропа. Отвратительное месиво целыми неделями бродило в огромных металлических кадках. Его вонь вызывала у Рэя рвотный позыв. Это было одним из минусов жизни с родителями.
Пол Рэя навеки останется потолком его отца.
Стоя у одного из герметично запечатанных окон редакции, Леон наблюдал за закатом солнца и толпами людей, покидающих здание и спешащих к станции «Ватерлоо», домой.
Когда Леон удостоверился в том, что большинство людей ушли, он завернул в туалетную комнату и подошел к зеркалу над раковиной. Выждал, пока мимо проковыляет уборщица с ведром, а затем медленно снял шляпу. У него были густые жесткие волосы, они напоминали ему проволочную мочалку, с помощью которой оттирают сковородки. Но самым поразительным был их цвет. Несколько часов назад Леон выкрасил волосы в ярко-оранжевый. «Золотая осень» — так было написано на этикетке флакона.
Леон взглянул в зеркало, и его передернуло, словно ему неожиданно отвесили пощечину. Он поспешно надел шляпу, схватился за поля обеими руками и надвинул ее глубже на уши. Катастрофа.
Леон ненавидел свои волосы. И они отвечали ему тем же.
В одной из песен Рода Стюарта… Помнится, в то время Леону было пятнадцать, а Род еще дружил с Джоном Пилом [7] и разыгрывал из себя героя рабочего класса — гонял футбольный мяч и выглядел так, словно только что с газона. Это было еще до того, как Род начал питать слабость к соломенным шляпам, блейзерам и дорогим блондинкам, и все сделали вид, что никогда его и не любили.
В одной из его песен — кажется, в альбоме «Every Picture Tells a Story» — было двустишие, рифмующее «зеркало» и «пугало». Леону всегда казалось, что эта песня была написана именно про него.
7
Британский радиоведущий (радио Би-би-си) и диск-жокей: известен как один из самых авторитетных экспертов в области современной музыки.
Он знал, что пора было начинать борьбу. Равновесие поколебалось, фашисты набирали силу. Это были не вечно пьяные фанатики, не пустословы, а настоящие антисемиты, убийцы пакистанцев, фашисты. Они выходили на улицы города, день ото дня становились смелее, их число росло — вирус ненависти распространялся воздушно-капельным путем. Леон видел их лица в Левишэме, слышал их нацистские салюты, знал, что скрывалось внутри у этих сторонников репатриации, у этих будущих строителей новых крематориев.
В этом не было ничего забавного. С этим нужно было что-то делать.
Так какого черта, спрашивал себя Леон, его беспокоят какие-то волосы? На баррикадах прическа — не главное.
Он закинул за плечи сумку, в которой носил пластинки. В ней также лежало последнее издание брошюры «Красная мгла». Нельзя оставлять в офисе такую ценную вещь, подумал Леон. Украдут еще.
Эта брошюра — на кое-как сшитых ксерокопированных страницах которой смешались вопросы радикально настроенной политики, новых музыкальных течений и юмористические картинки — полтора года назад помогла Леону получить работу в «Газете». Брошюра напомнила старшим о бурных днях их молодости. Но как Леон ни пытался продать брошюру сотрудникам редакции, как ни пытался внушить им, что лучше больше писать о политике и меньше — о шоу-бизнесе, они лишь вздыхали и закатывали глаза.
— Мы — музыкальная газета, старик, — говорили ему. А разве музыку можно было отделить от того, что происходило на улицах города? Разве музыка не являлась частью реального мира?
Леон считал, что новое музыкальное течение может стать движущей силой перемен в обществе. В сердцах еще горит огонь. Нужно внушать аудитории радикальные взгляды. А музыканты должны быть образованными людьми. По существу, менять надо все!
Многие из новых групп просто не понимали этого. Они мечтали о прежних ценностях — сексе без границ, кокаине без примесей и заплыве в бассейн на «роллс-ройсе». Они полагали, что антинацизм — это просто модное словечко, и вворачивали его при каждом удобном случае в своих интервью. Очередное позерство, бессодержательный жест, подобный тому, как Мик Джаггер в шестидесятые нетвердой походкой вышел на Гросвенор-сквер с целью положить конец войне во Вьетнаме.
Леон чувствовал нависшую в воздухе опасность. Правительство лейбористов не останется у власти навечно. Джим Кэллэген в скором времени оставит свой пост. И что потом? Драки на улицах. Акции протеста. Общественные беспорядки. Бунты. Вам всем надо учебники по истории читать, подумал Леон. Спросите историка А. Дж. П. Тэйлора. Спросите его, что произойдет, когда центр ослабеет и выпустит нити власти. Тогда в стране воцарится Левишэм. Левишэм каждый божий день.
А потом все закончится, из пепла восстанет лучший мир, в котором не будет расизма, и даже волосы Леона оправдают возложенные на них надежды.