Stories, или Истории, которые мы можем рассказать
Шрифт:
Ему надо было поехать домой. Надо было привести себя в норму. Рэй хотел смягчить свой отходняк — воспользовавшись тем, что было припасено в его старой школьной коробке для ланча.
А больше всего на свете Рэй хотел увидеть брата и убедиться, что с ним все в порядке.
Снаружи легко глумиться.
Но, спустившись в «Голдмайн», Леон оказался на чужой территории. Он помедлил и осмотрелся с болезненным осознанием того, что за плечами у него была сумка с брошюрами, а на голове — идиотская шляпа. Продвигаясь к бару, он испытывал знакомое чувство неловкости — такое же, как в подростковом возрасте перед зеркалом. Когда вы настолько обременены своей непохожестью на других, что вам не хочется больше шевелиться. Как же ему повезло, что он под кайфом!
Все здесь было таким странным, незнакомым, чужим.
Танцы. Движения, которые привык наблюдать Леон, вообще с трудом можно было назвать танцами. Одно и то же поршневое движение, вверх-вниз и только, пот в три ручья. А здесь, в «Голдмайн», они выделывали какие-то замысловатые па и трудоемкие выкидоны — они умели танцевать по-настоящему, так, как танцевали Джин Келли и Сид Шарисс. Казалось, это было для них так же естественно, как дышать. И Леон подумал — почему я так не умею?
Одежда. В «Вестерн уорлд» одевались так, словно подобрали чудом уцелевшее отрепье после ядерного холокоста. В «Голдмайн» одевались как на свадьбу. В «Вестерн уорлд» преобладали оттенки черного. Здесь же популярностью пользовались обтягивающие наряды белого цвета, а волосы были накручены и начесаны. Все выглядели так, словно только что приняли воскресную ванну. А еще здесь был свет.
«Вестерн уорлд» почти всегда утопал в кромешной тьме, лишь над баром наверху и сценой в подвале были вкручены лампочки. Помещение «Голдмайн» пронизывали лучи фантастических лазеров, блики вращающихся шаров и пульсирующих импульсных ламп. Леон застенчиво заказал «отвертку» и опрокинул жидкость в себя одним махом, ощущая привкус апельсинового сока во рту и хмельную горечь водки «Смирнофф». Как зачарованный, он следил за переплетением цвета и света над танцплощадкой, пытаясь понять, по какому принципу синий сменяется красным. Леон был просто уверен, что если будет очень внимательно смотреть, то обязательно это выяснит. Здесь было столько цвета. Он никогда в жизни не думал, что цвета может быть так много.
А музыка! Никаких тебе групп. Никаких парней в коже, сутулившихся на сцене и выкрикивающих что-то вроде: «Следующая песня о субсидиях! Э-э-эх! Раз! Два! Три! Четыре!» Здесь была только музыка в записи и диджей в кабинке. Но он был совсем не похож на невозмутимого Дреда в «Вестерн уорлд», задачей которого было подогревать настроение между основными событиями. Здесь диджей правил бал. А музыка!
Почему-то Леон ожидал, что в «Голдмайн» крутят одни примитивные сопливые баллады и всякую дребедень из чартов, но музыка оказалась более нарциссичной, более эзотерической — все эти призывы двигать телом, зажигать, и делать это круто. Совсем не похоже на массовую музыку, которую иногда приходилось слышать Леону. Эта музыка была жестче, ритмичнее, прикольнее — диджей с гордостью демонстрировал белые лейблы, лицензии, пластинки редкого калибра. Посетители «Голдмайн» были не менее разборчивы, чем любой подросток в «Вестерн уорлд».
Здесь Леон чувствовал себя не в своей тарелке. Ему здесь было не место. Для чего он таскал в своем рюкзаке брошюры? Для чего вообще он жил? Леон мечтал одолеть расизм и несправедливость, изменить мир. А в «Голдмайн» стремились отодвинуть мир на второй план. Тем не менее Леон заказал еще одну «отвертку» и не очень спешил уходить.
Потому что это место — место, где не было показухи на сцене, где постоянно менялись цвета, где музыка текла нескончаемой рекой, а мелодии вливались друг в друга, словно притоки, — гипнотизировало его, удивляло и странным образом успокаивало.
Стоя у бара, Леон начал слегка покачиваться в такт музыке, уставившись на танцпол. Вот было бы здорово, если бы у него хватило храбрости сделать это. Хватило храбрости выйти туда, ко всем этим чистеньким ребяткам в обтягивающей белой одежде. Хватило храбрости потанцевать.
А затем он увидел ее.
Она была в самом центре танцпола.
Самая прекрасная девушка на свете.
Девушка была в окружении друзей — в тот момент все они бурно приветствовали какую-то мелодию, словно новость, которой с нетерпением ждали. Они завопили, замахали руками над головой и ускорились на несколько сотен оборотов. Кто-то присвистнул, и Леон от неожиданности подскочил.
Сначала эта новая мелодия, казалось, ничем не отличалась от остальных. Раскатистый «фанк» перемежался переливчатыми фортепьянными партиями, затем вдруг жалобно заныли духовые инструменты, а потом — наконец-то! — вступили голоса.
«Срам!» — выкрикнули бэк-вокалисты, и прекрасный женский голос запел: «Мое тело пылает — как в огне я сгораю», после чего женщина пропела что-то невнятное, что Леон не совсем уловил. И хор голосов снова выкрикнул «Срам!», солистка пожаловалась, что ее мама просто не понимает, а хористы жалобно затянули, словно чахнущие от любви херувимы: «В твоих объятиях быть бы вновь… быть опять мне…»
Леон никогда прежде не слышат ничего похожего.
Ничего, столь полного жизни.
Ты нуждался в ком-то и страдал оттого, что не можешь быть с ним, и эта необходимость казалась единственной существенной вещью на свете. Важнее, чем… все остальное. Смыслом жизни. У Леона закружилась голова.
Ему хотелось пробиться сквозь людские толпы и заговорить с самой красивой девушкой на свете. Сказать: я понимаю тебя, я чувствую то же самое, что и ты. Но его язык был словно завязан узлом, а ноги — закованы в бетонную плиту. Леон знал, что никогда не сможет заговорить с такой девушкой. А то, что он когда-нибудь сможет танцевать, казалось ему не более возможным, чем научиться летать.
— О да, беби, — сказал диджей под конец мелодии. — Это была Эвелин Кинг с вещью под названием «Срам»… а прежде чем мы услышим «Хитвэйв», не могу не сообщить вам кое-какую сенсационную новость…
Все головы на танцполе повернулись к кабинке диджея. Леон не отрываясь смотрел на самую красивую девушку на свете.
— Леди и джентльмены, мальчики и девочки, — сказал диджей, не совсем уверенный, каким тоном произносить эти слова. Его голос был торжественным и одновременно шутливым. — Король умер.
Никакой реакции.
— Да, как только что выяснилось, сегодня вечером скончался Элвис Пресли. — Диджей поставил новую пластинку. — Я подумал, вам надо об этом знать. Конец выпуска новостей.
Толпа зааплодировала. Леон смотрел на них в полном замешательстве. Они, мать их, аплодировали!
Не все. Самая прекрасная девушка на свете и ее друзья выглядели озадаченными. Они посовещались между собой, словно были не совсем уверены, кто такой Элвис Пресли, словно где-то слышали это имя, но не могли вспомнить где.