Сторож сестре моей. Книга 1
Шрифт:
— Мне плевать на твоего гомика-парикмахера. По мне, так пусть хоть утопится в Майами-Бич. Послушай, совсем забыл тебе сказать: похоже, жена Милоша Лоретта — парикмахерша. Милош спрашивал у меня, не могу ли я уговорить тебя дать ей шанс показать свое искусство.
— Лоретта? А, ты имеешь в виду Людмилу? Но она прислуга на первом этаже. Ради бога, как я могу ей позволить прикасаться к моим волосам?
Бенедикт в гневе возздел руки.
— По большому счету, мне все это совершенно неинтересно. Поступай, как тебе угодно. Милош, кажется, знал, о чем говорит. Господи, сколько ты стонала, что хочешь иметь личную горничную, которая сумеет тебя причесывать. Возможно, сама того не подозревая, ты уже заполучила именно такую девушку в полную собственность.
— Где Сьюзен? Ох, я не знаю. Где Сьюзен…
Довольно, он сыт по горло. Мало того, что ему вообще пришлось вникать в проблемы с парикмахерами и прическами, пусть теперь его семейство держит совет без него. Он собрался уходить.
— Бен, останься. Прости, но что ты думаешь…
— Решай сама.
Он сбежал вниз по лестнице, закрылся в кабинете и принялся звонить в Вашингтон.
— Папочка, папочка, уже четверть седьмого, разве ты не собираешься одеться для свидания со своей любимой девушкой?
Как она права. Сьюзен, бесспорно, была его самой любимой девушкой. Он не мог поверить, что уже так поздно.
— Иду, дорогая.
Он тряхнул головой. Два последних часа полностью выбили его из колеи. Ему следовало иметь ясную голову, предстояло улыбаться, вести светские разговоры, изображать чудесного отца, каким он действительно старался стать, но после известий из Праги это будет не просто.
Начав подниматься по лестнице, он увидел высокую стройную молодую женщину, которая, прихрамывая, спускалась вниз, придерживаясь за перила. Должно быть, это жена Милоша — Людмила, домашняя прислуга, оказавшаяся парикмахершей. Итак, Хани в конце концов отважилась рискнуть. Оставалось лишь надеяться, что ему не придется заплатить за это, выслушивая новую порцию чепухи.
— Позвольте, я помогу вам, — предложил Бенедикт.
Он протянул руку, но молодая женщина не пожелала воспользоваться его любезностью.
— Благодарю, полковник Тауэрс, я справлюсь.
Ее тон был столь же холоден, как и выражение лица. Тем не менее он снова спустился вместе с ней в холл, желая проследить, чтобы она, не дай Бог, еще раз не поскользнулась.
— Спасибо, полагаю, вы спасли положение. Милош говорит, что вы — очень одаренный стилист.
— Да?
Таких темных глаз, как у нее, он не видел никогда в жизни. Она смотрела ему прямо в лицо, словно ждала, что он скажет еще что-то, нечто особенное. Слышала ли она сообщение по радио?
— Боюсь, у вас на родине произошел коммунистический переворот, который мы предсказывали.
— Я знаю, полковник Тауэрс.
Он чувствовал себя неловко, испытывая потребность как-нибудь утешить ее, однако в растерянности не находил нужных слов.
Сверху послышался голос Хани:
— Дорогой, не знаю, как тебя благодарить. Подожди, сейчас ты увидишь, как Людмила меня причесала — и Сьюзен тоже. Я никогда так хорошо не выглядела в Палм-Бич. Мы открыли настоящее сокровище. Никак не пойму, почему Милош, противный мальчишка, никогда не говорил мне раньше. А теперь поторопись, у тебя меньше часа до того, как соберутся все гости.
— Спасибо, Людмила, — сказал он.
Она не проявляла неуважения, но продолжала смотреть ему прямо в глаза, не говоря ни слова и без малейших признаков смущения или неловкости. Она была высокого роста и… да, он вынужден был признать, что Милош не преувеличивал. Без косметики и убого одетая, она все же была несомненно красива.
Нью-Йорк, 1949
— Это принесет тебе дополнительные дивиденды, Норрис. Твой совет по поводу соевых бобов невозможно переоценить. Поверив в Бойера и его замечательную технологию и профинансировав эти исследования, ты попал прямо в яблочко. Должен признаться, я сам до сих пор с трудом верю, что из соевых бобов можно на самом деле получить муку, в которой содержится девяносто процентов протеинов! Невероятно! Начинай оформление патента. Я согласен с тобой, мы можем кое-что сделать для голодающих орд в Европе, что даст нам большие преимущества в Вашингтоне, а также законную прибыль.
— Мне не нужны дивиденды, Бен. — По утверждению некоторых, Норрис говорил особенно тихо в самые критические моменты переговоров.
Бенедикт ожидал чего-то подобного, но не сказал ни слова в ответ, тогда как его самый ценный заместитель продолжал:
— Я предпочел бы долю пая и место в совете директоров.
Норрис заслужил и то, и другое, они оба знали это. Но оба также понимали, что при существующей структуре компании это невозможно осуществить.
— Извини, Норрис. Прямо сейчас я не могу изменить правила даже для тебя. Мой дед основал «Тауэрс фармасетикалз» как компанию закрытого типа. Только члены семьи могут заседать в совете и быть держателями акций, и никто больше. Мы уже говорили на эту тему раньше.
Норрис во второй раз поднимал этот трудный вопрос. В первый раз более двух лет назад, спустя несколько недель после возвращения Бенедикта из Праги, уладить дело было гораздо легче. Тогда — хотя Норрис, несомненно, доказал, что способен выстоять, наращивая прибыль в период отсутствия Тауэрса, — он был поражен грандиозными планами расширения сферы деятельности, которые Бенедикт немедленно принялся приводить в действие, и жаждал принять в этом участие.
Солидные дивиденды тогда заставили Норриса замолчать, обошлось даже без ехидных замечаний о том, каким бесполезным бременем оказался Леонард, младший брат Бенедикта. Тауэре не винил Норриса за его настойчивые попытки изменить внутренние законы компании. Должно быть, ужасно неприятно знать, что Леонард, который не мог служить в армии из-за болезни среднего уха и не мог послужить на благо «Тауэрс фармасетикалз» из-за отсутствия мозгов, владел частью пая фирмы и заседал в правлении только потому, что в жилах его текла кровь Тауэрсов. Леонард, похоже, до сих пор так и не понял до конца глобальных целей своего брата; но на самом деле никто не осознавал их подлинных масштабов, в том числе и Норрис, а Бенедикт оставил всякие попытки объяснить что-либо даже жене. Временами он с особой ясностью осознавал, насколько одинок в своих чаяниях. Это было странное чувство одиночества, от которого он отмахивался, принимая его за усталость от очень напряженной работы.
Если бы только дети были постарше! Бенедикт не мог дождаться того дня, когда они начнут работать с ним бок о бок, разделив общий груз забот, но им еще нет двадцати пяти лет — возраста, когда они получат все полномочия и станут членами совета директоров; а никто из двоюродных и троюродных братьев, заседавших в правлении, не мог сравниться с Норрисом. Людей такого уровня вообще очень мало.
Что ж, все это довольно скверно. Именно так угасали династии, и мало осталось королёвских фамилий, которым посчастливилось сохранить хотя бы трон, если не власть. Но так как Бенедикт имел и трон, и власть в империи Тауэрсов, то в его планы не входило что-либо менять. Он слишком часто слышал от своего отца: «Только пусти чужака к себе в дом, и за этой ошибкой последуют новые. В бизнесе кровь определенно не водица, и никогда не забывай об этом». Он и не забывал. Он знал, что именно по этой причине его родная мать никогда не избиралась членом правления, хотя она была умной, серьезной, энергичной женщиной. Разумеется, именно поэтому Хани никогда не будет допущена в совет.
При условии, что никто не рассчитывал на большее, чем любой другой член правления, система работала превосходно. Бенедикт позаботился о том, чтобы каждый из совета директоров, даже Леонард, возглавил комитет, состоявший из самых выдающихся талантов, какие можно купить за деньги, и Норрис присутствовал почти на всех заседаниях правления. Некоторые из них вряд ли состоялись бы без него, но тем не менее он оставался аутсайдером, и Бенедикт не намеревался упускать из виду сей факт.
Почему Норрис именно сегодня решил выразить свое недовольство и разочарование? Тщательно скрывая озабоченность, Бенедикт медленно поворачивался в старом любимом кресле своего отца и размышлял, пытались ли уже его переманить Мерк или Апджон, хотя срок контракта Норриса истекал лишь через год. Он решил зайти с другой стороны.