Шрифт:
***
На следующий день в сторожевых башнях неизвестно почему поднялась суматоха. Замечено это было утром, а ближе к полудню, когда Рентелл вышел из гостиницы, чтобы повидаться с миссис Осмонд, непонятная деятельность была в разгаре. По обеим сторонам улицы люди стояли у открытых окон и на балконах, взволнованно перешептывались и показывали на небо.
Обычно Рентелл старался не обращать внимания на сторожевые башни – у него вызывали возмущение любые разговоры о них, – но сейчас, укрывшись в тени стоявшего в начале улицы дома, он принялся
Старик в потрепанном черном костюме и рубашке апаш, обычно слонявшийся около библиотеки, пересек улицу, подошел к Рентеллу и встал рядом с ним в тени.
– Не иначе как они что-то там затевают. – Он приложил ладони козырьком к глазам, озабоченно глядя на сторожевые башни. – Никогда раньше такого не видел.
Рентелл внимательно посмотрел на него. Как бы ни был старик встревожен, все же он явно испытывал облегчение при виде начавшейся в башнях суеты.
– Я бы не стал беспокоиться попусту, – заметил Рентелл. – Хорошо, что там вообще хоть что-то происходит.
Не дожидаясь ответа, он повернулся и зашагал прочь. Через десять минут он дошел до улицы, где жила миссис Осмонд, и все это время упорно не поднимал глаз от мостовой и не глядел на редких прохожих. Над улицей, прямо по центру, нависали четыре сторожевые башни. Примерно из половины домов уже выехали их обитатели, и нежилые здания постепенно, но неотвратимо ветшали. Обычно во время прогулки Рентелл внимательно рассматривал каждый частный дом, прикидывая, не снять ли ему его и не переехать ли из гостиницы, но сейчас движение в сторожевых башнях вызывало у него беспокойство, какого раньше он и предположить не мог, а посему на этот раз мысли его были далеки от жилищного вопроса.
Дом миссис Осмонд находился в глубине квартала, распахнутые ворота покачивались на ржавых петлях. Рентелл, помедлив у росшего рядом с тротуаром платана, решительно пересек садик и быстро вошел в дом.
В это время дня миссис Осмонд обычно загорала на веранде, но сегодня она сидела в гостиной. Когда Рентелл вошел, она разбирала старые бумаги, которыми был набит небольшой чемоданчик.
Рентелл даже не обнял ее и сразу подошел к окну. Шторы были приспущены, и он их поднял. Метрах в тридцати возвышалась сторожевая башня, нависая над опустевшими домами. Наискосок за горизонт уходили рядами башни, полускрытые яркой пеленой.
– Ты считаешь, что тебе обязательно надо было приходить? – беспокойно осведомилась миссис Осмонд.
– Почему бы и нет? – спросил Рентелл. Он рассматривал башни, засунув руки в карманы.
– Но если они станут следить за нами, то заметят, что ты ходишь ко мне.
– На твоем месте я бы меньше верил разным слухам, – спокойно ответил Рентелл.
– Что же тогда все это значит?
– Не имею ни малейшего представления. Их поступки могут быть в той же степени случайны и бессмысленны, как и наши. Возможно, они и в самом деле собираются установить за нами надзор. Но какое имеет значение, если они только смотрят?
– В таком случае тебе вообще не нужно больше приходить! – воскликнула миссис Осмонд.
– Но почему? Не думаю, что они могут видеть сквозь стены.
– Не так уж они глупы, – бросила миссис Осмонд. – Они скоро сообразят, что к чему, если уже не сообразили.
Рентелл отвел взгляд от башни и терпеливо посмотрел на миссис Осмонд.
– Дорогая, в твоем доме нет подслушивающей аппаратуры. Потому им неизвестно, чем мы занимаемся: теологической беседой или обсуждением эндокринной системы ленточного червя.
– Только не ты, Чарлз, – захихикала миссис Осмонд. – Только уж не ты. – Явно довольная своим ответом, она смягчилась и взяла сигарету из шкатулки на столе.
– Возможно, они меня не знают, – сухо произнес Рентелл. – Более того, я совершенно уверен, что не знают. Если бы знали, то не думаю, что я еще находился бы здесь.
Он почувствовал, что начал сутулиться, – верный признак волнения.
– Будут сегодня в школе занятия? – спросила миссис Осмонд, когда он уселся на диване в своей любимой позе, вытянув длинные ноги.
– Трудно сказать, – пожал плечами Рентелл. – Хэнсон утром пошел в Таун-холл, но там, как всегда, ничего не знают.
Он расстегнул куртку и вытащил из внутреннего кармана старый, аккуратно свернутый женский журнал.
– Чарлз! – воскликнула миссис Осмонд. – Где ты его достал?
– Дала Джорджина Симоне, – ответил Рентелл. С дивана можно было видеть сторожевую башню. – У нее полным-полно таких журналов.
Он встал, подошел к окну и задернул шторы.
– Чарлз, не надо! Я же ничего не вижу.
– Потом посмотришь, – ответил Рентелл, опять устраиваясь на диване. – На концерт сегодня идешь?
– Разве его не отменили? – спросила миссис Осмонд, неохотно откладывая журнал.
– Конечно, нет.
– Мне что-то не хочется, Чарлз. – Миссис Осмонд нахмурилась. – А что за пластинки собирается проигрывать Хэнсон?
– Чайковский и Григ. – Рентелл старался заинтересовать ее. – Ты должна пойти. Мы же не можем целыми днями сидеть дома, плесневея от скуки.
– Я все понимаю, – протянула миссис Осмонд капризно. – Но у меня нет настроения. Давай сегодня не пойдем. Да и пластинки мне надоели – я их столько раз слышала.
– Мне они тоже надоели. Но, по крайней мере, это хоть какая-то деятельность. – Он обнял миссис Осмонд и начал играть завитком волос за ухом, позванивая ее большими блестящими серьгами. Когда он положил руку ей на колено, миссис Осмонд встала и отошла, поправляя юбку.
– Джулия, да что с тобой? – раздраженно спросил Рентелл. – У тебя голова болит?
Мисс Осмонд стояла у окна, глядя на сторожевые башни.
– Как ты думаешь, они выйдут оттуда?
– Разумеется, нет! – бросил Рентелл. – С чего ты взяла?