Стоунхендж
Шрифт:
Томас пыхтел, вытаскивал плот на берег. Она видела, как он с натугой перевернул его под деревом, укрыл ветками и даже набросал охапки опавших листьев. Потом исчез в темноте. Некоторое время слышала его шаги, затем слышны были только плеск воды да сонная перекличка птиц.
Она думала, что уже умерла, когда он появился из ночи внезапно, как призрак.
— Я отыскал шалашик... Не такой, как у русов, но крупная собака влезет.
Под ногами хрустело, шелестело, что-то хватало за лодыжки. Она брела за ним, почти
Глаза чуть привыкли к ночному лесу. Крохотная избушка прилепилась к толстому дереву, единственное окно было забито досками, а дверь вдобавок еще и подперта колом. Томас пинком убрал подпорку.
Затрещало, изнутри избушки пахнуло спертым воздухом. Томас исчез внутри, Яра поспешно ступила следом. Под ногами захрустело, она споткнулась и упала бы, не ухватись за Томаса. Его спина и плечи были горячими, она стиснула зубы и с великим трудом заставила себя оторвать руки от блаженного тепла.
Томас едва удержался на ногах от мощного толчка.
— Ты грациозна, как...
Он шелестел в темноте, бурчал под нос, затем послышался знакомых хруст сухих ветвей. Не дожидаясь его новой реплики, вряд ли менее оскорбительной, она на ощупь шарила по стене, под пальцами были шероховатые бревна, затем она отыскала выемку. Окоченевшие пальцы с трудом сомкнулись на малом узелке. Чувствуя, что на большее она не способна, сказала с той же язвительностью:
— На!.. А то тебе придется зажигать огонь, стукаясь головой о камни.
Из темноты протянулась рука, отобрала огниво. Послышался стук, треск, наконец после пятой или шестой попытки искры упали на трут, Томас опустил кресало с довольным вздохом.
— На что-то и ты пригодна... Чутье?
— Знание, — прошептала она мертвыми губами.
Томас встал на четвереньки, раздувал крохотную искру. Яра неосознанно двигалась поближе к еще слабенькому огоньку, который сам дрожал от холода и робко хватался за тоненькие прутики, утоляя голод. Это напомнило ей, что она тоже проголодалась, как волк зимой.
— А-а... все славянские племена одинаковы?
Он исчез в едва видном дверном проеме. Ярослава закоченелыми пальцами подкладывала в огонь щепочки, прутики, багровые язычки вгрызались в плоть дерева и расщелкивали с сухим треском, как спелые орешки. Пламя стало оранжевым, Яра едва не спалила себе брови, но все не могла согреться.
Томас вернулся сравнительно быстро, в руках было птичье гнездо с белеющими яйцами, а за поясом болталась убитая птица.
— Здесь печи нет, — сказал он с порога. — Камни приготовила?
— Здесь нет... камней.
— В лесу есть. Иначе яйца придется пить сырыми.
У нее руки тряслись, когда он поставил гнездо на землю. Во рту сразу появилась слюна.
— А птицу зачем убил?
— Она сама покончила с собой, когда я отобрал яйца.
Яиц было шесть штук, она выпила свои три с такой скоростью, что едва не проглотила и скорлупу. Томас швырнул ей птицу. Обрывать перья с еще теплой было мучением, пальцы почти не гнулись, а холод забился вовнутрь и время от времени тряс ее, как разъяренный медведь грушу..
Томас жарил, насадив тушку на длинный прут, Ярослава поворачивалась то одним боком, то другим. Его вязаная рубашка дымилась, в воздухе уже угрожающе пахло паленой шерстью.
— Спалишь рубаху, — пообещал он, — убью.
Она отодвинулась, глаза не отрывались от птичьей тушки. Запах жареного мяса уже потек по тесной избушке. Она шумно сглотнула слюну.
— Уже готово...
— Внутри мясо сырое.
— Но она все время ужаривается, вон какая маленькая!
Он подумал, сдернул с вертела тушку.
— Ты права. Пожирать с кровью тебе подходит больше.
Мощным рывком разорвал птицу. Яра почти выхватила свою половину. По пальцам побежал сок, она жадно подхватила струйку языком, с чмоканьем облизала. Мясо обжигало пальцы, аромат был одуряющим. Она слышала рычание, когда вгрызлась в мясо, не сразу сообразила, что рычала сама.
Томас сожрал свою половинку мгновенно. Ей показалось, что не осталось даже самых мелких косточек. Потом он на миг исчез из круга света, а голос из темноты велел:
— Держи!
Она не успела понять, что держать, как ей прямо в лицо полетел ком мокрого белья. Мокрого и отвратительно холодного. Она задохнулась от возмущения.
— Что это?
— Твое платье, — объяснил он любезно. — Ты собираешься жить в моей рубахе? Если не развесишь свой мешок для просушки, завтра пойдешь в мокром.
Он опять был прав, хотя свою правоту выказал в своей обычной, по-мужски свинской манере. Яра поспешно проглотила последний кус мяса. Платье было отвратительно холодное, с него все еще текло. Она распяла его на стене — жар от очага, сложенного из широких камней достигал хорошо, к утру высохнет.
Когда обернулась, Томас невозмутимо раздевался. Она замерла, возмущенная и восхищенная в то же время. Его широкая, как дверь, грудь блестела в капельках влаги. Пластины мускулов были, как латы римских легионеров, и в поясе он был тонок, но и там тугие мышцы теснились крутыми валиками. Узкие бедра переходили в длинные стройные ноги. Он был чересчур по-мужски силен.
— Ты как хочешь, — сказал Томас, стягивая сапоги, — но я сейчас завалюсь спать.
Она оторвала взгляд, чувствуя себя виноватой, пошла расправлять платье по бревенчатой стене, хотя оно висело как нельзя лучше. За спиной слышала, как шелестели его брюки: намокли и стягивались с трудом, он ругался сквозь зубы.