Стоунхендж
Шрифт:
Она смотрела неверяще, потом в глазах появился гневный блеск, а щеки покраснели.
— И мне не сказал?
— А что особенного? — удивился Томас. — Мы шли втроем, груз делили.
Их глаза встретились. Томасу стоило усилий не отвести глаза. Злость сменилась гневом, она вспыхнула, набрала в грудь воздуха, чтобы сказать что-то очень злое. Томас уже напрягся, готовый защищаться, оправдываться, но не отступать, однако плечи Яры внезапно поникли. Ярость в глазах погасла, а голос дрогнул от страдания:
— Понятно... ты мне все-таки не веришь.
— Ну, Яра, зачем же так грубо! Я ж молчу, не напоминаю, что ты в какой-то
— Была!
— А где видно, что ты оттуда ушла?
— Я могу поклясться!
Томас развел руками.
— Яра... Я человек, который никогда не нарушает клятвы. Но я могу поклясться в чем угодно перед сарацином, язычником или индуистом и с чистой совестью ее нарушить. Или дать клятву благородному рыцарю, потом отказаться с легкостью... ну, пусть с не такой уж легкостью, затем покаяться войсковому капеллану. Он отпустит мне грех, разве что велит поставить лишнюю свечку в часовне. Понимаешь?
Она спросила подавленно:
— Но разве нет нерушимых клятв?
— Есть, — ответил он с невеселой усмешкой, — но такие клятвы дает себе сам человек. Их легче всего нарушать, но как раз они бывают самыми нерушимыми.
Избегая ее взгляда, достал из мешка ломоть ржаного хлеба и завернутое в пергамент сало. Есть еще не хотелось, просто надо было чем-то занять себя, но когда нарезал ровные белые ломти и по тесной каюте поплыли густые ароматы старого сала, выдержанного с солью и перцем, в желудке квакнуло, а во рту появилась голодная слюна. На рыжеватых ломтях хлеба белое сало с розовыми прожилками мяса и красными крапинками перца выглядело чересчур соблазнительно. Как-то само собой получилось, что умял почти половину. Яра беспокойно завозилась, затем, избегая смотреть на него, схватила ломоть и вонзила белые зубы. Аромат свежего хлеба и старого сала стал одуряющим.
Когда остался последний кусок, их руки встретились. Оба отдернули одновременно, уступая друг другу. Посмотрели наконец друг на друга. В глазах Томаса было смущение. Яра рассмеялась:
— Я даже не думала, что проголодалась, как волк!
— Не сердись, — попросил он.
— Да ладно, — сказала она. — Ты прав. Я даже не знаю, почему ты все-таки принял мою помощь. Ведь ты ждешь, что я могу тебя зарезать сонного?
Томас несколько долгих мгновений смотрел в ее колдовские лиловые глаза. Вдруг бесшабашно махнул рукой, Яра безошибочно узнала жест калики.
— Авось, рука не подымется на такого молодого да красивого... А зарежешь так зарежешь... Меня уже сто раз могли зарезать.
Ее глаза внезапно сузились.
— Тоже женщины?
— Нет, сарацины. Но тоже такие же злые и коварные.
Он говорил беспечно, но глаза оставались грустными. Яра сказала сочувственно:
— Ты все еще... из-за пророчества?
Он огрызнулся:
— Ты все-таки ведьма! Знаешь, куда пырнуть ножом. В свежую рану. Да, я знаю, что сам сэр Бог разделил мир на знатных и незнатных. У него на небе тоже возле трона стоят Силы и Престолы, ниже на ступеньку — херувимы, серафимы, еще ниже — архангелы, а в самом низу — ангелы, что-то вроде челяди на побегушках. Знаю и радуюсь, что родился в замке благородным сэром, а не в хижине простолюдина среди навоза... Но либо я урод среди своих... или это калика на меня так подействовал, но я не понимаю, с какой стати какой-то знатный дурак, дрянь и ничтожество, садится выше меня лишь потому, что его далекий предок хорошо сражался при Ардах, заслужил
Яра спросила тихо:
— Ты все оправдываешься, что не взял мальчика?
Томас вспыхнул, хотел возразить, но внезапно сник, признался:
— А хоть и так. Я жизнью рисковал, кровью полил всю дорогу от Иерусалима до Британии!.. А мне говорят, ты, мол, простых кровей, а этот — благородных. Ему и нести. Я ж не спорю, ежели это был бы сам Иосиф Аримафейский, тот самый, который... А кстати, он что-нибудь достойного свершил, или ему лишь повезло, что в его гробнице захоронили Христа? Ну ладно, это другой разговор. Я понимаю, как человек становится знатным, но в моей простой рыцарской голове не укладывается, как можно унаследовать знатность! Можно унаследовать землю, замок, деньги, даже рост и ширину плечей, но знатность?
— Однако пророчество, — напомнила Яра. — Если бы ты решился сам везти чашу, без мальчика, то ты выступил бы против самого Божьего повеления!
Томас ответил подавленно:
— Сэр калика был прав. Что-то в нас внутри не позволяет делать одно или не делать другое. Внутри меня рождается другое повеленье, я его считаю тоже Божьим. И если оно противоречит прежнему повелению, которое мне передают люди, будь они священники или епископы... пусть даже повелению, сказанному призраком в ночи, то я выбираю то, что внутри меня. Этот голос не врет.
Сверху топот ног слышался все громче. Ветер над головой выл, свистел. Их бросало от стенки к стенке. Яра начала беспокоиться, кровь отхлынула от щек, глаза стали тревожными.
— Небо затянуло черными тучами!
Томас буркнул:
— Мы в Британии. Здесь другого неба почти не бывает.
— Но ветер уже поднял волны огромные, как горы!
Томас ощутил беспокойство.
— Нам только бури еще недоставало.
Небо с севера заволокло такими черными тучами, что хмурое утро превратилось в сумерки. Ветер посвежел, на тяжелых волнах появились белые гребешки пены.
Когда ветер начал срывать эти гребешки, хозяин судна заорал:
— Убрать парус!
Томас предположил:
— Здесь всегда ветер. Нам не добраться.
— Идите вниз, — огрызнулся хозяин.
Томас выпрямился с великим достоинством.
— Со мной даже короли разговаривали вежливо...
Хозяин развел руками, в глазах была насмешка.
— Под нами двести футов холодной воды. Король так же хорошо тонет, как и простолюдин. И даже как простая корова.
Томас отрезал с достоинством:
— Рыцари тонут иначе, чем простые коровы!
Он взял Яру за руку, увел с мостика. Ветер усилился, воздух стал холодны и колючим. В небе грохотало, потом пошли вспыхивать темно-багровые сполохи, словно там работали небесные кузнецы.
Корабль швыряло из стороны в сторону, потом внезапно поднимало так высоко, что волны исчезали. Томас видел справа только серое небо, а слева надвигающийся горный хребет черных туч.
Ветер крепчал, люди суетились, Томас видел в лицах страх. Здесь постоянно были тучи, ветер порой рвал паруса, но сейчас надвигалось что-то небывалое, это замечал по бледным перекошенным лицам.