Стоунхендж
Шрифт:
Змей пронесся, задевая пузом и поджатыми лапами, над блестящими камнями, взрыхлил мокрый серый песок и остановился, едва не ударившись головой в крутой скалистый берег.
Сзади угрюмо ревел прибой, седые волны перекатывались через камни и нехотя растворялись в песке. Калика спрыгнул, зябко передернул плечами.
— Давно здесь не бывал! Уже забыл, что здесь воздух пополам с водой.
— Воздух как воздух, — возразил Томас обидчиво.
Он слез сам, помог спуститься закоченевшей Яре. Змей смотрел выжидающе. Калика почесал ему за ухом, прошептал несколько слов. Змей лизнул его в плечо, повернулся
Трое смотрели, как он на бегу расправил крылья, подпрыгнул и взвился в воздух. За три могучих взмаха набрал высоту, там сделал поворот к востоку и понесся уже без спешки, как и положено большому сильному зверю.
— Ладно-ладно, — сказал калика примирительно, — Поскорее доставить чашу в Стоунхендж, а там можно и вернуться... А еще лучше, заскочить по дороге в теплые края. Еще лучше — в жаркие! Слякоть выжечь.
Осторожно выбирая места, они начали карабкаться наверх. Томас спросил:
— Одного не пойму... Все-таки в чаше кровь самого Христа. Нашего бога, который уничтожил ваших богов, попрал вашу веру! А ты бьешься, как рыба о камни в нерест, чтобы помочь мне.
Он с опаской видел, как лицо волхва старой веры потемнело, зеленые глаза опасно блеснули. Но калика, похоже, уже переболел поражение и, если не смирился, то стерпелся. Но голос его был все же хриплый и злой:
— Да не в том ценность Чаши, что в нем кровь полубога и она якобы, если верить словам Ночного Сокола...
— И Яры, — добавил Томас.
Она метнула на него злой взгляд, мол, за что купила, за то и продаю, а Олег продолжил:
— Якобы возвращает к истокам подлинной веры! Незамутненной поздними учениями, наслоением других идей, влияния более поздних религий, к примеру, ислама... На самом же деле в этой чаше слишком много от язычества.
— Язычества? Чаши, в которой кровь Христа? — возмутился Томас.
Олег пожал плечами.
— По-твоему, белый свет начался с Христа? А как же твой любимый Александр Македонский, прозванный Великим? Он жил за двести-триста лет до рождения твоего бога!.. Чаша языческая, но не просто языческая. Ее создал в давние-давние времена маг огромной силы... Теперь уже видно, что мощь его была... словом, таких уже нет. Он был последним из великих. И в эту чашу вложил слишком много... нет, на самом деле не слишком... своей страсти и веры.
Томас смотрел, набычившись.
— Выходит, я принес... своими руками принес... вместо святыни Христа — лишь усиление язычества?
— Томас, ты влил живую горячую кровь свободных людей в жилы народа, которого хотели — и все еще хотят — сделать рабским! Отныне ничто не превратит англов в рабов. Как и их потомков. Да, будут креститься, поминать Христа, даже ходить в церкви, построенные на местах их древних святынь, и называть себя рабами божьими, но в душах, несмотря ни на что, останутся свободолюбивыми язычниками!.. И в этом — заслуга сэра Томаса Мальтона.
Томас долго молчал, хмурился. Наконец спросил с надеждой:
— Думаешь, будут помнить?
— Вряд ли... Памятники ставят короли. Себе и своим слугам. Но разве мы каторжаним себя ради памятников?
— Нет, конечно... Но все-таки жаль...
Яра сказала вдруг раздраженно:
— Запись день, перепись день!
Калика изумленно оглянулся. Спросил, словно не веря себе:
— Что ты
— Говорю, — буркнула Яра, — запись день, перепись день. Сперва шьем, потом порем. День пишем, день переписываем! Хотим одно, получается другое... Задним умом крепки.
— А-а-а, — протянул калика с непонятным Томасу облегчением, — Да, пора спать. А то уже такое в уши лезет! Что значит чересчур в слова вгрызаться... Когда еще волшбить бросил, а дурная привычка осталась.
Глава 5
Впереди был город. После великолепия Киева и сарацинских городов он показался Томасу маленьким и грязным даже издали.
С них даже не взяли плату в городских воротах. Томас ревниво нахмурился: если налоги здесь не взимают, то не смогут содержать войско для защиты города. А город, что на берегу, — просто приманка для викингов, что все еще рыскают по северным морям, да и легкая добыча для норманнов с материка. Они уже высаживают отряды для грабежа, а некоторые закрепились на побережье Британии. Пока что их сбрасывают в море, но если калика прав, — хотя в это трудно поверить, что англы и саксы когда-то тоже явились в Британию с материка, потеснив, а затем и уничтожив бриттов, — то и нынешние норманны могут так же точно поступить с англами. Если те будут жить так же беспечно...
Калика наблюдал за лицом Томаса, угадал, вернее прочел, ибо у Томаса, по его словам, все на лбу написано крупными буквами.
— Ничо... Наведешь пор-р-р-рядок!
— Что? — вскинулся Томас, разбуженный от дум.
— Ты уже прибыл. Это Британия. Действуй.
Томас пощупал чашу в мешке.
— Мне бы только доставить ее в святой храм Дункана, и дело с концом.
— Ну, у конца дела другие. А чашу, боюсь, придется нести не в храм святого Дункана, а чуть дальше.
Томас насторожился. Глаза калики были печальные, понимающие. Томас спросил, чувствуя холодок по спине:
— А... куда?
— В храм святого Дункана принес бы потомок Иосифа Аримафейского. Тогда чаша, в которой столько скрытой мощи, стала бы просто коллекционным экспонатом в богатейшей сокровищнице... Тайных.
Их обгоняли нарядно одетые горожане, несли детей. Лотошники спешили с нехитрым товаром, переговаривались весело и возбужденно. Томас начал посматривать по сторонам уже горделиво, показывал Яре, что живут вообще-то неплохо, если смеются и одеваются лучше.
Улица вывела на площадь, что уже до половины заполнилась народом. Посреди высился деревянный помост, в центре которого стояли три ошкуренных заостренных столба. Троих миниатюрных, очень красивых женщин привязали к столбам, носили хворост, связки поленьев. Все было до отвращения знакомо Олегу, разве что на верхушках столбов были наспех привязаны по кресту из перекрещенных прутьев.
— Жертвы для теплой зимы? — спросил Олег.
Томас оскорбился.
— Как ты можешь!.. Неужто мы непросвещенные язычники? У нас цивилизация!.. Это ведьмы, их сжигают за колдовство, вызов грозы, порчу коров...
Олег равнодушно покачал головой.
— Темный народ!.. В жертву принести — это честнее.
— Ну да, — возразил Томас, — разве можно жечь невиновных?
— А, тогда понятно... По вашей вере, надо сперва опорочить человека, чтобы оправдаться перед своей совестью.