Стой, мгновенье! (Военные рассказы)
Шрифт:
Хозяин только что достал из потайного места бутылку сакэ. Он выжил потому, что не дал никому ни глотка. И теперь он уже бессильными пальцами вытягивал пробку.
— А мне! — и Сато протянул руку с такими же скрюченными пальцами, как у мертвого брата, к хозяину.
Хозяин вытащил пробку и, оттолкнув Сато, двинулся на палубу. Но Сато схватил его за плечо. Хозяин оттолкнул его снова. Они сцепились в борьбе за откупоренную, бутылку водки, за эти глотки тепла — за капли жизни.
Хозяин был старше, опытнее, сильнее. Он сумел повалить Сато на палубу, а сам вскинул бутылку, приник к ней. Но Сато протянул к ней пальцы и неловко задел бутылку, она опрокинулась, заливая остатками влаги, точно отмывая от грязи, нежную девушку, около которой еще пытались задушить друг друга эти двое.
И вдруг оба кинулись к палубе, приникли к ней, чтобы губами собрать снежинки, пропитанные сакэ. И снова сцепились. Но холод сильнее злобы, особенно когда все кончено.
Они разошлись в разные стороны. Хозяин ощутил в себе холод смерти, почувствовал неотвратимое приближение небытия. Но все-таки это было бы лучше, чем встреча с русскими пограничниками. Ведь это он — хозяин завысил сумму страховки своей старой лохани, ведь это он приказал пойти так далеко на север и нарушить морскую границу, чтобы их лохань конфисковали, а он бы, вернувшись, мог получить всю сумму страховки и купить новую шхуну. Это по его вине замерзли два брата Сато. И теперь, если бы их заметили русские пограничники, Сато выдал бы им его. Нет, лучше замерзнуть.
О, далек путь от Вакканая к северной оконечности этого острова, а уже так давно их суденышко затерло льдами, зажало, неотвратимо повлекло в неизвестность. Хозяин посмотрел на Сато. Широкое, словно кусок сероватого льда, отколотого от льдины нужды, лицо его нависало над одеревенелой латаной рыбацкой курткой. Редкая бородка, как частокол льдинок. Будто и прорастала борода из куска льда и была потому ледяной. Хозяин скосил выцветшие глаза на женскую фигурку, беззаботно отдыхавшую на солнечном пляже журнального листа. Поднял взгляд на Сато. Он прислонился или примерз к борту… Хозяин начал медленно подсчитывать убытки. Его замерзающие мысли и окоченевшие цифры падали куда-то в шуршание, потрескивание, скрежет льдов.
Хозяин чувствовал, что он отчаливает в какое-то неведомое плавание, из которого не возвращается никто. Не думая уже ни о чем, подтащился к Сато. То ли смерть уравнивает, то ли и умирая надеялся он позаимствовать предсмертного тепла своего рыбака, но только он глянул, как сложил на животе руки Сато, и приник к его плечу. Он поднял глаза на Сато.
И увидел презрение и ненависть.
О, как холодно. Как тихо. Как громко лопаются льды. Чудится или снится? Вот огромные сложенные на животе руки бронзового пятисоттонного Будды. И в руках у Будды бутылка с сакэ. Или это Сато стал Буддой, и ему должен молиться он — хозяин? Или это вовсе и не лицо Сато, а лицо священной Фудзи? Фудзияма! Вот он — хозяин в теплой одежде юношей поднимается на гору Фудзияму встречать весну. И что это — оркестр или льды? Откуда тут грохот льдов?..
Сато увидел, как поднялась девушка с журнального листа, как улыбнулась ему. И он улыбнулся ей. И стало так хорошо. А у нее в руке появился веер, и сама она стала большой, и на плечи ее слетело кимоно, разрисованное рыбами. И живые рыбы начали сами вбрасываться на палубу, и королевские крабы переваливались через борт. И старший брат в изумлении спрятал руки под куртку, а средний брат протянул скрюченную руку навстречу королевским крабам. И солнце пекло. И было так сытно, тепло, мягко. И только все громче и громче что-то ухало.
Хозяин понял, что это не оркестр!
Среди этого грозного грохота хозяин юношей сошел с горы Фудзиямы, прошел, старея, мимо Будды, и Сато отстранился от девушки, и оба, потрясенные залпами лопающихся льдов, оказались перед заиндевевшими людьми. Самое страшное свершилось: хозяин в ужасе отпрянул от русских пограничников.
Маленький пограничник, проходя по палубе, осторожно переступил через загорелую девушку.
Хозяин не понял, почему оба русских начали оттирать руки Сато, а не ему — хозяину. Ведь даже по одежде видно, что Сато — просто рыбак, а он — хозяин. И водку первому дали работнику, а не ему — хозяину. И шубу, овчинную шубу маленький пограничник, сняв с себя, надел на плечи Сато, а уж потом другой, плечистый, накинул -свою шубу, на хозяина. И от того, как эти русские улыбались работнику, хозяину стало еще страшней и холодней.
Их повели мимо ледяных торосов, мимо обреченной шхуны.
Маленький русский жестом приказал остановиться, снял с себя валенки, а с Сато — его ледяные резиновые сапоги. Теперь Сато шел в шубе и валенках, а русский — в своей ватной куртке и в резиновых сапогах.
Плечистый пограничник как бы мимоходом глянул на теплую обувь хозяина и продолжал путь, то и дело поддерживая Сато. И только когда маленький пограничник натянул на руки Сато свои варежки, плечистый, видимо, поколебавшись, сунул свои варежки хозяину.
Сато было все теплей, словно он входил в весну, а хозяину, все холодней, словно его окружали льдины.
На пограничной заставе их привели к плите. Маленький пограничник снял несколько кругов с плиты, и пламя затанцевало совсем рядом, совсем как та загорелая девушка.
Хозяин льстиво улыбался, с преувеличенным усердием гнул спину при каждом поклоне и даже уступил Сато лучшее место у огня, а сам просяще смотрел в глаза работнику, мысленно умоляя его не выдавать.
Но Сато словно перестал замечать хозяина.
Временами ему казалось, что сон не прекращается, тот последний сон.
Его учили, что русские трусливые враги. Но зачем эти двое прошли за ними по льдам, сквозь ледовые заторы, зачем спасли их? Зачем привели на кухню и теперь кормят?
— Сато Митио! — неожиданно для себя говорит работник, отодвигая опустошенную тарелку и тыча пальцем себя в грудь.
— Знаешь, Коля, — подумав и что-то вспомнив, обращается маленький пограничник к своему плечистому напарнику. — Мне рассказывал дед, что с ними против японцев партизанил один японский коммунист. Против интервентов. Дед говорил, что его и сейчас чтят японцы. Его звали тоже Сато Митио!
Пограничники, дружелюбно улыбаясь, всматриваются в оттаявшее лицо спасенного рыбака.
Хочет улыбнуться и Сато. По-русски он не понимает. Но чувствует, что эти люди зла ему не желают. Однако он не может улыбнуться, не может, словно горькое выражение нужды с детства осталось на его лице навсегда.
Плечистый берет тарелки, уходит за перегородку, где в белом халате мелькает повар, и, вернувшись, первую тарелку каши с мясом дружески ставит перед Сато. Вторую с низким поклоном принимает хозяин и снова заискивающе заглядывает в глаза работника.