Стоя под радугой
Шрифт:
Тот чувствовала себя полной дурой. Не только потому, что та девица моложе ее дочери, но и потому, что все это время она колдовала над волосами Джеки Сью. Чтобы Джеки Сью хорошо выглядела, встречаясь с ее мужем!
Разумеется, никуда они не переехали, и скоро она наблюдала, как Джеймс и Джеки Сью разгуливают по улицам, хвастаясь новехоньким младенцем.
В то утро она спросила себя, почему ей так плохо. Может, от усталости? Может, все силы ее иссякли? В семь зазвонил телефон. Это наверняка Дарлин хочет знать, в котором часу закинуть ей детей, чтобы они с очередным муженьком могли поглазеть на автомобильные гонки. Но Тот не взяла трубку – впервые в жизни. Телефон звонил еще несколько раз, но даже этот назойливый
Интересно, это навсегда или всего лишь отпуск, которого у нее никогда не было? Сколько она пробудет выключенной? Она надеялась, что это навсегда. Так хорошо было внутри, так приятно и безболезненно – быть живой и не чувствовать ничего. Как будто она переступила через свое тело и вышла из дому, хотя женщина, раньше бывшая Тот, все еще здесь, пустая, полая.
Часа в три она решила попытаться вылезти из постели. Она боялась, что стоит шевельнуться, и старая Тот впрыгнет снова в это тело, но, медленно встав и пройдясь по дому, успокоилась. Она могла двигаться, а прежняя Тот не возвращалась. Она была призраком в собственном доме, бродила по комнатам, созерцая жизнь, но эта жизнь совершенно ее не трогала. Что за чудесное состояние! В каком удивительном покое можно проводить дни! Что это? – думала она, опуская шторы, снимая со стены телефон и запихивая его в шкаф. Что это за новое состояние? Некоторое время спустя она его опознала. Все очень просто. Ей все равно. Всю жизнь она заботилась, старалась, сражалась, искала ответов, и сегодня вдруг пришел один ответ. Настал день, когда она ни о чем больше не волновалась.
Пусть дети бесятся. Пусть салон красоты летит в тартарары. Пусть церковное сообщество удивляется, почему ее нет на службе. Пусть мир катится к чертям, ей отныне все равно.
Она разогрела томатный суп из консервной банки, выпила колы, съела пару крекеров с куском сыра и вернулась в постель. Посуда осталась на столе. Ей было все равно. Она унеслась мечтами в один день, ей тогда было семь. Школьная подружка пригласила ее на день рождения, и ей разрешили пойти. В 1928 году ей разрешили одной пойти на вечеринку. Не с братьями-сестрами гулять, не поручение выполнять, а пойти развлекаться. Они играли и ели мороженое, а потом их отпустили побегать на большом лугу за домом, и она бегала, и мать не орала на нее, и не надо было ни за какими младшими следить. Она немного побыла счастливой – в тот день, когда ей было семь.
Интересно, думала она, как сложилась бы ее жизнь, если бы ей в тот день не выпало одного часа счастья.
Тот свихнулась
Весь город беспокоился за Тот Хутен. Норма говорила по телефону с тетей Элнер:
– Я так встревожена, ужас. Проезжала сейчас позади дома Бедняжки Тот, гляжу, бродит одна по полям, будто ей нечего делать. В церкви не появляется и велела Дарлин больше не привозить детей. Двор запущен, а это неправильно. Она всегда ухаживала за двориком. Стригла лужайку, кусты аккуратно подрезала. У нее на кустах можно было разложить скатерть и обедать. Вот как за ними ухаживала.
– Зачем есть на кустах? – спросила тетя Элнер.
– Не в этом дело, я боюсь, она свихнулась. Я всегда думала, что первая в городе свихнусь, а Бедняжка Тот меня опередила. Совсем как ее мать.
Тетя Элнер сказала:
– Не думаю, Норма. Я к ней недавно заходила, и она показалась мне абсолютно разумной. Она устала, вот и все. Подожди чуток, она станет прежней или же не станет, одно
– Это очень утешает, тетя Элнер. И что мы скажем Дарлин и Дуэйну Младшему? Ваша мама или придет в себя или не придет, да?
– Но так звучит правда, Норма. Тут по-другому не скажешь.
Норма задумалась.
– Наверное, ты права, она должна сама себя вытащить. За нее никто этого не сделает. Мы можем только быть рядом, когда – и если – понадобимся, правильно?
– Насколько я могу судить, это единственное, что мы можем, – согласилась тетя Элнер.
Но другие люди думали иначе. Миссис Милдред Нобблит, худая женщина с тиком на правом глазу, подошла к дому Тот и так долго молотила в дверь, что Тот вынуждена была открыть. Тот была в бархатном халате цвета морской волны с розовыми фламинго на спине. Миссис Нобблит протопала прямиком в гостиную, села и сказала:
– Тот, ты в курсе, что сейчас почти десять, а ты еще в халате?
– Да, – сказала Тот.
– Тот, все за тебя беспокоятся. Ты должна взять себя в руки, вернуться к реальности и включить телефон. Нельзя просто сидеть весь день дома, задернув шторы, и двор у тебя зарос весь. Что люди подумают?
– Мне все равно.
– А должно быть не все равно. У тебя всегда был такой ухоженный дворик, ты же не хочешь, чтобы он превратился в джунгли.
– Хочет – пусть превращается, – сказала Тот.
– Ох, Тот, ну это уж совсем на тебя непохоже, ты же не такая, сама знаешь.
– Нет, не знаю. Понятия не имею, какая я.
– Ну так я тебе скажу. Ты аккуратная. Поэтому мы все и волнуемся: ты сама не своя сейчас.
– Откуда вам знать? – спросила Тот.
– Оттуда, что ты всегда была образцом стоического терпения, тобой все восхищались. Ты же не хочешь нас всех разочаровать, правда? Когда что-нибудь случается, мы всегда говорим: поглядите, как достается Бедняжке Тот, и ничего, держится, – и нам становится легче. Если ты сдашься, с кого нам брать пример?
Тот пожала плечами.
– Ладно, я скажу тебе кое-что. Знаешь, как тебя люди называют? Великомученицей. И я не один раз это слышала, а тысячи раз. «Бедняжка Тот – настоящая великомученица». Вот как высоко тебя ценят. Что, разве не приятно?
Тот прислушалась к себе.
– Да как-то не особо.
– Суть в том… Ой, не соображу, в чем суть, но не стоит жить, если жизнь тебя не радует.
Тот подняла на нее глаза:
– В точку!
– Слушай, Тот, не нравится мне твой тон, и папоротники ты все загубила. Если ты это не прекратишь, боюсь, как бы ты кого-нибудь еще не убила.
Легкая ухмылка скривила правую сторону лица Тот, отчего нервный тик миссис Нобблит активизировался.
Она встала.
– Еще одно – и ухожу. – Она лихорадочно придумывала ударную заключительную фразу. – Красота не в лице, а в поступках. – И вышла за дверь.
Следующей попыталась ей помочь Вербена.
– Знаешь, Тот, когда я начинаю себя жалеть, я всегда вспоминаю бедную маленькую Фреду Пушник.
– Кого?..
– Фреда Пушник, она родилась без ног и без рук. Я видела ее в 1933-м на Всемирной ярмарке в Чикаго. Ее принесли на красной бархатной подушке, и она сидела – просто обрубок с головой, и была веселой и приветливой до невозможности. Болтала как сорока. Говорила, что может вдеть нитку в иголку, и рассказывала, как выиграла национальную премию по чистописанию. Я привезла фотографию с ее подписью – она у меня на глазах подписывала. Зажала ручку между подбородком и плечом и написала: «На удачу! Фреда Пушник». Как начинаю кукситься – вытаскиваю снимок и гляжу, и сразу стыдно становится, что расстраиваюсь из-за ерунды. Представь, ни рук, ни ног – а она никогда не жалеет себя. Никогда не жалуется, хотя кому, как не ей, себя жалеть. Только представь, Тот, как бы ты себя чувствовала, если бы тебя день и ночь носили на подушке?