Страда
Шрифт:
Некоторые участники этой работы сообщают, что в конце века можно будет увидеть следующие хозяйства. Ровное поле гектаров на двести пятьдесят — триста, в центре которого стоит (Красивый голубой особняк. В одной половине его живет крестьянская семья, а другая половина до отказа заполнена электронно-вычислительной и прочей аппаратурой. Не выходя из дома, человек знает, что происходит на поле, и выдает соответствующие команды мостам-автоматам: подсушить ли почву, подкормить ее азотом, заправить семенами сеялочные приспособления, начать сев, подкормить всходы, приступить к уборке… Идея Правоторова технически была осуществима и сорок лет назад, причем в заметных масштабах, но помешала ее необычность и первоначальная дороговизна работ. Зато — нет худа без добра! — появление и развитие кибернетики, рост желающего хорошо питаться
Другими, трудно узнаваемыми, станут и культурные растения. Взять ту же пшеницу. Она использует сейчас не больше трех процентов имеющейся в распоряжении солнечной энергии, влаги, воздуха, питательных веществ. Научить ее потреблять хотя бы вполовину больше значило бы сразу вчетверо увеличить производство продуктов. Вполовину быстрее созревая, она могла бы давать два двойных урожая в год! Но это была бы не пшеница, а совершенно новое, созданное человеком растение. Создание же нового растения — не просто сорта, сколь угодно хорошего, а именно растения с запланированными свойствами — до недавнего времени казалось такой фантастикой, как межпланетные путешествия лет пятьсот назад. Теперь путь известен: в уме (точнее, на бумаге) составляется модель желательного растения, потом берутся из клеток разных растений, а то и живых организмов нужные гены, скажем, ген «бешеного аппетита» или «здоровья», собираются в пустой клетке, как транзисторы в ящичке приемника, — и начинается выведение нового сорта. Трудности здесь огромны, но первые успехи уже есть.
Благодаря генной инженерии человечество в конце концов сможет отказаться и от производства сотен миллионов тонн химических удобрений. Ведь они не только делают землю плодородной, но и портят ее, загрязняют, вызывают болезни у растений, животных и людей. Генетики хотят заменить удобрения новыми, специально сконструированными бактериями, которые умели бы в нужном количестве вырабатывать из воздуха азот. Может быть, эта задача самая серьезная сейчас для ученых. Ведь химия проникает в ткани всех живых существ, ее находят даже у антарктических пингвинов, находящихся за тысячи километров от опыляемых полей и садов. Чтобы стали лишними не только удобрения, но и ядохимикаты, нужны растения, не боящиеся вирусов и насекомых, и сделает их такими генная инженерия.
5
Перед такими дальними горизонтами — и даже перед совсем близкими, видными в завесе золотого дождя над русским Нечерноземьем — открытая сто лет назад власть земли кажется уходящей навсегда. Человек не будет отдавать земле и животному каждое мгновение своей жизни — давно не отдает. Он не будет строить все свои отношения в семье и в «миру» исключительно так, чтобы они удовлетворяли только его хозяйку землю, — давно не строит. У него есть и будут и другие интересы. Они вытекают из двух великих, недоступных крестьянину Глеба Успенского благ: образования и свободного времени. Уже это отнимает у земли девять десятых ее власти, а ведь свои права на всего человека она утверждала еще (!) и тем, что за ослушание наказывала его голодной смертью. Выбора не было. Или трудись, не видя белого света, будь безропотным рабом, придатком, продолжением поля и связанного с ним хозяйства, или иди по миру. Преклонения достоин человек, который в таких условиях мог найти и не упустить счастливую минуту, дарившую ему каплю красоты, покоя: «Белый пар по лугам расстилается…» Народные песни, сказки, узоры — из таких минут.
Вот эта-то сторона власти земли, природы должна неизмеримо возвыситься и возвышается. В заботе о поле, речке, лесе, в труде, подчиненном им, но не отравленном постоянной тревогой за кусок хлеба, человек черпает духовные богатства, делающие его жизнь нужной и радостной для других людей.
В земледелии, вообще в сельском хозяйстве прошлого была одна черта, которая, собственно, и оказалась главнейшей причиной его исчезновения. Основная масса крестьян вела его, по точному слову Ленина, бессознательно. Члены семьи слепо слушались ее главу, батюшку, «большака». Что он скажет, как решит, то так и будет. Умирал он, «большаком» становился старший сын, который в точности копировал все повседневные его распоряжения, слышанные за многие годы, не вдумываясь в них и не допуская мысли что-либо переиначить. И так из поколения в поколение. Нынешнее сельское хозяйство ведется, как и промышленность, сознательно. «Копирование» в той или иной степени еще есть, совсем без него нельзя, но бессознательного копирования уже нет и быть не может.
А раз включено и работает сознание, мы становимся способными осмысленно любить, понимать и ценить природу, то есть отделять себя от нее, смотреть на нее со стороны. Прежний крестьянин, которому потом, к сожалению, уподобился город со своей промышленностью, себя от природы не отделял: он одинаково верил и в свое и в ее бессмертие. Мысль о том, что он может изменить ее в хорошую или плохую сторону и что от этого будет лучше или хуже его потомкам, ему не приходила в голову. Не было оснований, он ведь не владел соответствующими способами — просто брал, что давала, и все. Когда получалось взять побольше, когда, работая в поте лица, предчувствовал, что удастся взять побольше, он радовался, любовался собой и щедрой природой вокруг себя, и в этом-то и была для него поэзия земледельческого труда.
Чувство нынешнего человека — уже не только крестьянина — другое, и, хочется верить, богаче. Он знает за собой силу и ухудшить, и улучшить природу. И сознательно относится к ее красоте, понимает, даже научно исследует воздействие этой красоты на свое настроение, самочувствие, характер, на свои способности творить добро, развиваться нравственно. Немало навредив природе, он испытывает сейчас нарастающие угрызения совести, сочувствует и сострадает больному полю, реке и лесу, испуганному зверю и уставшей от поиска места для гнезда птице. Этим чувствам нет цены. Ведь человеку, особенно юному, молодому, свойственно желание исправиться, не повторять ошибок и упущений, и он существо деятельное, и к действиям его одинаково тянет как расчет, так и совершенно бескорыстные побуждения: «Краса полуночной природы, любовь очей, моя страна!»
С надеждой, одновременно расчетливой и бескорыстной, увеличить среди нас разлив любви и деятельного внимания к родной природе писались собранные здесь рассказы и повести Абрамова, Астафьева, Белова, Дороша, Носова, Овечкина, Яшина. Они не так внушительны, как груженные панелями и бульдозерами трайлеры, ревущие сейчас по нечерноземной улице России, но и без них не обойтись. Что ни говори, а в том, что трайлеры пошли, есть заслуга и людей, которые на протяжении двух десятилетий усердно создавали заслужившую такое большое наше уважение литературу о деревне.
Анатолий Стреляный
Андрей Платонов
СУХОЙ ХЛЕБ
1
Жил в деревне Рогачевке мальчик Митя Климов семи лет от роду. Отца у него не было, отец его умер на войне от болезни, теперь у него осталась одна мать. Был у Мити Климова еще дедушка, да он умер от старости еще до войны, и лица его Митя не помнил; помнил он только доброе тепло у груди деда, что согревало и радовало Митю, помнил грустный, глухой голос, звавший его. А теперь не стало того тепла и голос тот умолк. «Куда ушел дедушка?» — думал Митя. Смерти он не понимал, потому что он нигде не видел ее. Он думал, что и бревна в их избе, и камень у порога тоже живые, как люди, как лошади и коровы, только они спят.
— А где дедушка? — спрашивал Митя у матери. — Он спит в земле?
— Он спит, — говорила мать.
— Он уморился? — спрашивал Митя.
— Уморился, — отвечала мать. — Он всю жизнь землю пахал, а зимой плотничал, зимой он сани делал в кооперацию и лапти плел; всю жизнь ему спать было некогда.
— Мама, разбуди его! — просил Митя.
— Нельзя. Он осерчает.
— А папа тоже спит?
— И папа спит.
— У них ночь?
— У них ночь, сынок.
— Мама, а ты никогда не уморишься? — спрашивал Митя и с боязнью смотрел в материнское лицо.