Страх — это ключ
Шрифт:
Он поклонился:
— Вы очень любезны, мистер Толбот, и я счастлив. Но все это благодаря не мне, а нашему хорошему другу, который наблюдает за нами, теми, кто собирает губки, кто уходит в море. — Он зажег спичку и поднес ее к сделанной в виде кораблика лампаде, стоявшей перед иконой Святого Николая.
Я кисло посмотрел на него. Я уважал его набожность и его чувства, но подумал, что зажигать лампаду надо было немного раньше.
Глава 6
Ровно в два часа ночи капитан Займис ловко привалил «Матапан» к деревянному причалу, от которого мы
В два пятнадцать, после короткой остановки у телефона-автомата, я припарковал «корвет» в том месте, где нашел его, и пошел пешком. И брел по обочине дороги в направлении съезда к дому генерала. Тротуара на обочине не было — люди, живущие здесь, не нуждались в нем. Кюветы превратились в реки грязной воды глубиной по щиколотки. Я сомневался, сумею ли к утру высушить свои ботинки.
Я проскользнул мимо домика, в котором жил, или, возможно, жил шофер.
Тоннель ярко освещался, и перебираться через ворота было не очень умно. К тому же опыт подсказывал мне: если сильно нажать на верхнюю перекладину, то может включиться электрический звонок.
В тридцати ярдах от подъездной дороги я пробрался сквозь великолепную живую изгородь высотой восемь футов, окружавшую имение генерала. Менее чем в двух ярдах за этой изгородью возвышалась не менее великолепная стена высотой восемь футов, гостеприимно усаженная кусками битого стекла. Как я узнал от Яблонски, ни живая изгородь, скрывавшая стену, ни стена, предназначенная для отпугивания людей слишком стеснительных, чтобы пройти через главные ворота, не были характерны только для имения генерала. У всех его соседей хватало денег, чтобы защищать себя таким же образом.
Веревка, свисавшая с ветви росшего за стеной толстого виргинского дуба, была на месте. Плащ страшно мешал мне, и я с трудом перебрался через стену, отвязал веревку и закопал ее под корнями дуба. Я не думал, что мне еще раз придется воспользоваться веревкой, но кто знает. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из людей Вайленда нашел ее.
Если что и было характерно для имения генерала, так это забор в двадцати футах за стеной. Он состоял из пяти ниток проволоки, три верхние — из колючей проволоки. Любой здравомыслящий человек приподнял бы второй снизу провод, опустил бы самый нижний и пролез бы внутрь. Но благодаря Яблонски я знал то, чего не знал любой здравомыслящий человек: эти провода приводили в действие звонок, поэтому я перебрался через верх, изодрав весь плащ. Эндрю больше не удастся поносить его, даже если
Под тесно посаженными деревьями темнота была почти полной. У меня был фонарик, но я не осмеливался воспользоваться им. И вынужден был положиться на удачу и свою интуицию, чтобы добраться через сад к пожарной лестнице.
Мне требовалось пройти около двухсот ярдов — это займет не более четверти часа.
Я шел, вытянув руки вперед, и, лишь наткнувшись лицом на ствол дерева, понял, что бесполезно как расставлять руки, так и вытягивать их вперед. Я ничего не мог поделать с бородатым испанским мхом, на который постоянно натыкался лицом, зато прекрасно справлялся с сотнями сухих сучков и веток, усыпавшими землю. Я не шел — я скользил. Не поднимал ноги, а медленно и осторожно вытягивал их вперед, отодвигая в сторону все, что встречалось на пути. И не переносил вес на ногу, не убедившись в том, что ничто не треснет и не заскрипит под ногой.
Через десять минут я начал всерьез думать, не заблудился ли. Вдруг мне показалось, что за деревьями мелькнул крошечный огонек — вспыхнул и погас. Он мог померещиться мне, но у меня не столь развитое воображение.
Поэтому я пошел еще медленнее, натянув поглубже шляпу, подняв воротник, чтобы бледное пятно моего лица не выдало меня. В трех футах от меня вы не услышали бы шуршания моего плаща — так я был осторожен.
Вовсю ругал я испанский мох: его свисавшие пучки попадали в лицо и заставляли закрывать глаза именно тогда, когда этого нельзя было делать.
Мне хотелось упасть на четвереньки и дальше пробираться в таком положении.
Я бы так и сделал, но знал, что шорох плаща выдаст меня.
Затем я снова увидел этот огонек — футах в тридцати от меня, но светил он не в мою сторону, а освещал что-то на земле. Я сделал два быстрых шага вперед, желая посмотреть на источник света, и обнаружил, что моя способность ориентироваться в темноте не подвела меня. Огород был окружен деревянным забором, и я наткнулся прямо на него. Верхняя планка скрипнула, как дверь заброшенной темницы.
Кто-то вскрикнул, выключил фонарик, затем снова включил его, но теперь он освещал не землю, а обшаривал огород. Человек с фонариком был пуглив, как котенок. Он ведь должен был сориентироваться, откуда донесся скрип, и, осветив это место фонариком, моментально обнаружить меня, а вместо этого он беспорядочно водил фонариком туда-сюда, и у меня было время, чтобы сделать один длинный шаг назад. Лишь один, но его хватило, чтобы слиться с ближайшим дубом. Я прижался к дубу так сильно, будто пытался свалить его и страстно желал лишь одного — чтобы у меня был пистолет.
— Дай мне фонарик, — холодный, невыразительный голос, без сомнения, принадлежал Ройалу. Свет фонарика метнулся в сторону, а затем снова осветил землю. — Давай, продолжай.
— Но я слышал шум, мистер Ройал, — дрожащий шепот принадлежал Ларри.
— Там, точно там, я точно слышал.
— Я тоже слышал. — С таким голосом, как у Ройала, в котором столько же тепла, сколько в ведерке со льдом для шампанского, трудно успокоить кого-либо, но Ройал очень старался. — Лес ночью полон звуков. Жаркий денек, холодный дождь ночью, все то расширяется от жары, то сжимается от холода, отсюда и различные звуки. Ладно, поторопись, всю ночь, что ли, хочешь под дождем провести?