Страх и трепет. Токийская невеста (сборник)
Шрифт:
Лежать в горячей воде, когда на тебя падает снег! Я блаженствовала. Главное удовольствие в этой парилке – чувствовать, как ледяные кристаллики опускаются на лицо.
Через полчаса Ринри вышел из воды и облачился в юката.
– Как, ты уже все? – возмутилась я.
– Долго сидеть в фуро вредно для здоровья. Выходи.
– И не подумаю. Я побуду еще.
– Ну, как хочешь. Я пошел в номер. Не задерживайся.
Получив полную свободу действий, я легла на спину, чтобы всей кожей ощутить чудесное соприкосновение с ледяной стихией: это же восхитительно, когда тебя забрасывают
Увы, мое одиночество было недолгим: пришел старый служитель и начал подметать вокруг фуро. Я тут же спряталась под воду и вспенила ее, болтая руками и ногами, чтобы создать подобие покрова.
Низкорослый и худой, как высохший кустарник, этот восьмидесятилетний старик, казалось, никогда не покидал острова. Он тщательно обметал метелкой из веток края фуро. Его безучастное лицо меня успокоило. Но когда он все вымел, то начал сначала. Не подозрительно ли, что он дождался ухода Ринри, чтобы явиться сюда?
Я заметила, что старик сметает снег, который ложится вокруг фуро. Но снег мог идти еще долго, кто его знает, мы не выходили из гостиницы. Я не решалась вылезти из воды, пока старик здесь: между мгновением, когда я выскочу, и следующим, когда надену кимоно, неизбежно будет несколько секунд, когда я окажусь перед ним совершенно голой.
Конечно, я не особенно рисковала. Мой дряхлый островитянин вместе со всей одеждой весил не больше сорока пяти кило, да и возраст делал его неопасным. Ситуация, однако, была неприятная. Руки и ноги у меня устали. Они уже работали кое-как и не могли гарантировать непрозрачность воды. Прадедушка, хоть и не подавал виду, вероятно, находил зрелище весьма интересным.
Я решила поставить его на место. Указав подбородком на метлу, я сухо крикнула:
– Иранай!
Что на доступном всем языке означает: «Не нужно!».
Уборщик ответил, что не понимает по-английски. Это доказывало его коварство, и я перестала сомневаться в его развратных помыслах.
Но худшее было впереди: я почувствовала симптомы близкого обморока. Ринри был прав: нельзя так долго сидеть в этом горячем бульоне. Силы мои испарились, я даже не заметила как. Приближался момент, когда я потеряю сознание в фуро, и старик, якобы спасая меня, сможет сделать со мной все, что захочет. Я запаниковала.
Предобморочное состояние отвратительно. Внутри как будто снуют миллионы муравьев и выворачивают кишки наизнанку. К тому же слабость неописуемая. Амели, возьми себя в руки и вылезай, пока еще можешь, то есть сию минуту. Да, он увидит тебя голой, и пусть, иначе будет гораздо хуже.
Старый подметальщик увидел, как из воды вырвался белый смерч, метнулся к кимоно, закутался в него и понесся прочь. На автопилоте я добежала до нашей комнаты, ворвалась в дверь и на глазах у Ринри рухнула на футон. Помню, что, когда я наконец разрешила себе отключиться, я машинально взглянула на часы: было 18.46. И провалилась в бездонный колодец.
Я странствовала. Я видела киотский двор семнадцатого века. Группы знатнейших людей обоего пола, в роскошных фиолетовых кимоно, рассыпались по окрестным холмам. Среди всех выделялась женщина с широкими рукавами придворной дамы, возможно, сама госпожа Мурасаки, которая, аккомпанируя себе на кото, пела что-то о красоте ночей в Нагасаки – наверно, ее прельстила глубина рифмы.
Эти развлечения растянулись на десятилетия. Я успела внедриться в японскую старину и занялась почетным ремеслом дегустаторши саке. Эту превосходную должность сомелье в старом Киото я покидать совершенно не собиралась, но внезапно была отозвана в 1989 год. Часы показывали 19.10. Как мне удалось столько всего пережить за двадцать четыре минуты?
Ринри, сидя рядом со мной, терпеливо пережидал мой обморок. Он спросил, что произошло. Я рассказала ему про семнадцатый век, он вежливо выслушал, потом снова спросил:
– А до этого?
Я сразу все вспомнила и уже в менее поэтическом тоне поведала о старом извращенце, который под видом уборки пришел подсматривать за голой белой женщиной.
Ринри захлопал в ладоши и покатился со смеху:
– Великолепная история! Рассказывай мне ее почаще!
Я опешила. Зря я ожидала негодования, пусть даже не слишком бурного. Ринри, страшно веселясь, разыграл передо мной всю сцену: подошел, скрючившись, как старая развалина, размахивая воображаемой метлой и бросая искоса взгляды на бассейн; потом изобразил меня, жестикулирующую и кричащую: «Иранай!» – сам ответил мне дребезжащим голосом, что не понимает по-английски, и все это – не переставая хихикать. Я прервала спектакль замечанием:
– Остров с честью носит свое имя.
Тут он просто зашелся. Каламбур сработал тем более удачно, что по-японски имя Божественного маркиза звучит как Садо.
В дверь постучали.
– Ты готова к пиршеству?
Раздвижная дверь скользнула в сторону, две очаровательные местные дамы внесли низкие столики и поставили на них изысканные кушанья.
Увидев кайсэки, [35] я мгновенно забыла о гнусном старикашке и приступила к трапезе. Ее дополняли несколько сортов саке: я сочла свой сон вещим и стала с любопытством ждать продолжения.
35
Закуски.
Наутро остров Садо был весь в снегу.
Ринри повел меня к самой северной точке побережья.
– Смотри, вон там, – сказал он, указывая куда-то в морские дали, – можно разглядеть Владивосток.
Я сделала комплимент его воображению. Но он был прав: единственной мыслимой землей за этими серыми тюремными тучами могла быть только Сибирь.
– Давай обойдем остров по берегу? – предложила я.
– Что ты, это очень долго.
– Ничего, ведь так редко видишь море под снегом.
– В Японии не так уж редко.
Мы прошагали на морском ветру часа четыре. Я превратилась в ходячую сосульку и запросила пощады.
– Очень вовремя, – сказал Ринри. – Чтобы сделать полный круг, понадобилось бы еще часиков десять, не считая пути от моря до гостиницы.
– Пойдем как ближе, напрямик, – пролепетала я синими губами.
– Тогда через пару часов будем в номере.
По сравнению с побережьем внутренняя часть острова оказалась куда более красивой и интересной. Гвоздем программы были огромные заснеженные сады японской хурмы: по странной прихоти природы эти деревья, теряя зимой листья, не теряют плоды, даже полностью созревшие. Иногда доходит до того, что на живых деревьях висят мертвые плоды, наводя на мысль о смерти на кресте. Но сейчас меня не волновали покойники, я увидела самые удивительные в мире рождественские деревья – их голые черные ветви были унизаны спелыми оранжевыми фруктами в сверкающих венчиках снега.