Страх высоты (сборник)
Шрифт:
— Калугин?
Фамилия произвела впечатление, но сам Олег не подчеркнул ее.
— К Михаилу Михайловичу мой отец никакого отношения не имел. Они однофамильцы.
— И летчик Калугин оказался вашим отцом? — спросил Мазин.
Олегу послышалось недоверие.
— Я уверен.
— Мы не спорим с вами. Рассказывайте.
— Теперь к сути дела. Когда я стал расспрашивать командира отряда об отце, он замялся. "Слетай сам попутной машиной в Батуми, — предложил. Чанишвили лучше знает". Я немедленно полетел. Нашел Чанишвили. Он полковник запаса, встретил меня отлично. Обнял, говорит: "Вылитый отец! Сразу
Олег замолчал, собираясь с мыслями.
— В чем же заключалось несчастье?
— Отца очернили. Его память. Осенью сорок первого года, в разгар боев, он неожиданно получил приказ срочно вылететь на юг с секретным грузом. Перед вылетом Чанишвили видел его в последний раз. Отец негодовал, что его, боевого летчика, используют как воздушного извозчика. И вот что важно! Чанишвили спросил, что за груз повезет отец, и тот ответил: "Не знаю".
— Он не вернулся из полета?
— Он погиб. Последняя радиограмма была помечена здешними координатами. Отец сообщил, что полет продолжается, но в двигателе неполадки.
— На днях егерь Филипенко нашел в горах остатки разбившегося самолета, — пояснил Мазин внимательно слушавшему Волокову.
— Самолет разбился, — продолжал Олег. — Но тогда это не смогли установить, и отца заподозрили в измене. В том, что он перелетел к немцам. Радиограмму сочли обманом, приемом, чтобы отвести подозрения. Работала комиссия, опрашивали и Чанишвили. Он сказал, как и мне, что не верит в предательство отца. Ему сделали внушение. Аргументировали тем, что отец якобы бежал к немцам не с пустыми руками. Чанишвили доказывал, что отец не знал характер груза. Ответили: он мог догадываться. Поиски с воздуха разбитой машины не принесли результата. Официально отец считался пропавшим без вести, но на память его легло пятно.
— Чем доказал Чанишвили, что погибший летчик был вашим отцом? спросил Волоков.
— Он не мог доказать. Но ведь все совпадает! Имя. Он — ленинградец, у него осталась жена с трехмесячным ребенком. Чанишвили писал в Ленинград; ему ответили, что Калугина эвакуировалась и по месту прописки не вернулась. Это мой отец!
— И вы взялись восстановить его доброе имя?
— Я решил найти самолет. Это единственная возможность доказать правоту отца раз и навсегда.
— Вы достигли цели. Поздравляю. Но какое отношение имеет погибший самолет к смерти художника Калугина?
Игорь Николаевич почувствовал, что волнуется. Каким окажется ответ на вопрос, так его занимавший и до сих пор не решенный?
— Калугина убил Матвей Филипенко. Убил, чтобы присвоить золото, находившееся в самолете.
Олег произнес эти решающие слова и снял очки, чтобы протереть стекла. Близорукие глаза утратили блеск самоуверенности. Таким он нравился Мазину больше.
— Вы сделали чрезвычайно важное заявление, товарищ Перевозчиков, произнес Волоков официально. — Мы ждем ваших пояснений.
— Я готов, — ответил Олег чуть высокомернее, чем хотелось бы Мазину. Очки вернули ему самодовольное выражение.
— Откуда вы узнали, что в самолете было золото?
— Мне сказал Чанишвили. После войны он слышал, что золото отправляли в уплату долга союзникам за военные поставки. Через Кавказ и Иран.
— И такой груз не был найден! — поразился Волоков.
— Уверен, что искали формально. Убедили себя, что отец сбежал.
Сосновский поймал взгляд Мазина и мигнул слегка: "Видал, старик, какой поворот! Где нам было знать!"
Игорь Николаевич кивнул. Но ему хотелось взять Олега за куртку и тряхнуть так, чтобы отлетели подальше эти проклятые очки, через которые парень не видит ничего, кроме самого себя.
— А вы сразу напали на верный след? — продолжал майор.
— На Красную речку меня направил Михаил Михайлович. Я уже рассказывал товарищам. Мы познакомились случайно. Он делал зарисовки в аэропорту. Я заинтересовался его фамилией, подумал: не родственник ли? Оказалось, нет, но я ему чем-то понравился, он написал мне из Москвы. Я взял письмо с собой.
Олег положил на стол конверт.
Волоков прочитал вслух:
— "Милый Олег!
Вашими молитвами Аэрофлот доставил меня домой без повреждений, и я занялся обычными делами, то есть включился в московский ритм вечной спешки, которая часто напоминает бег на месте. Работается в столичной суете трудно, в душе я остался провинциалом и потому, едва распаковав чемодан, мечтаю бежать с этюдником на дачу, в связи с чем у меня возникло одно соображение. Буду рад, если оно вам понравится.
Запала мне ваша история! Я понимаю, что девяносто человек из ста по лености мысли или, напротив, от повышенной трезвости ума отнесутся к вашим намерениям скептически, но я, старый прожектер, на вашей стороне и предлагаю следующее: приезжайте в отпуск ко мне в Дагезан! Места в доме хватит, с моими, я уверен, вы сойдетесь, нам будет веселее, а для вас отличная база поиска. Насколько я понял, трасса полета проходила поблизости. Полазаете по горам, потолкуете со старожилами; если не повезет, в проигрыше не останетесь: горы вливают в человека жизненные силы.
Со своей стороны, прошу одно: ни в коем случае никому (даже из моих близких!) ни слова о том, что я в курсе ваших изысканий. Я достаточно известен, шумиху не переношу, особенно в печати (простите!). И если вас ждет удача — это удача ваша. Таково мое единственное условие. Если оно не покажется вам обременительным, телеграфируйте день приезда. Мы подготовим комнату.
Жду вашего согласия!
М и х. К а л у г и н"
Письмо подтверждало прежний рассказ Олега. Тон его производил впечатление дружественного, искреннего, немного небрежного, но отнюдь не двусмысленного.
— Однако, Дмитрий Иванович, — сказал Мазин, — у Олега сложилось впечатление…
— Нет! Я проанализировал. Это вы с Кушнаревым наталкивали меня… Калугин не мог знать точного места падения самолета. Он ничего не знал о самолете до разговора со мной.
— Так он сказал?
— Не считайте меня кретином. Я основываюсь на фактах. Да, Калугин рекомендовал мне искать на Красной речке, но он не послал бы туда Филипенко, если бы знал о золоте.
— Как это на вас похоже! — воскликнул Мазин. — Почему же вы не сказали Калугину о золоте?