Страх
Шрифт:
«Убей!» – кричал в нем чей-то голос. Но предательский страх держал его на месте. От наплыва эмоций его стало трясти, как в ознобе. Нога, стоявшая на голове бойца, начала выбивать нервную дробь.
Вдруг какой-то бритоголовый солдат вскочил на ноги, ударил головой в живот держащего его боевика, сбил его с ног и что есть мочи побежал в сторону гор. Толпа сначала опешила, но потом заревела, заулюлюкала веселясь. Это позабавило их. Они знали, что боец не сможет далеко убежать.
Пусть пробежит метров двадцать-тридцать. Не больше. Любой из них мог, почти не целясь, практически в упор попасть в этого бойца.
Но азарт охоты! Вот она дичь, вот.
Высокий бородач остановил руку с ножом у горла очередной жертвы и с интересом уставился на бегущего Бритоголового. Он даже улыбнулся его дерзости. Бритоголовый пробежал несколько десятков метров.
– Хватит.
Все, кто сидел в первых рядах этого кровавого партера, схватили оружие и, стараясь опередить друг друга, стали стрелять в беглеца. Треск нескольких десятков стволов слился в один сплошной гул.
Хозяин ботинок, поддавшись всеобщему азарту, тоже рванул с плеча автомат и выпустил несколько длинных очередей в сторону убегавшего. Увидев, как в Бритоголового попало несколько пуль, вырвавших на вылете из его тела куски плоти, он зарычал от восторга. Конечно же, он думал, что попал в солдата именно он. Он хотел этого. Каждый из них хотел этого.
Боец, пробежав еще несколько метров, как-то неловко споткнулся, упал на бок и потухающим взглядом последний раз в жизни посмотрел на своих убийц.
«И всё-таки я сбежал. Вы не убьете меня как животное. Хрен вам!» – он, криво улыбнулся и поднял в сторону бандитов, согнутую в локте правую руку, чтобы отчаянным русским жестом показать им свое пренебрежение к ним. Но силы покинули его, и, дернувшись несколько раз всем телом, Бритоголовый замер навсегда.
Подойдя к неподвижно лежащему телу бойца, кто-то из боевиков перевернул его лицом вверх и несколько раз пнул ногой, чтобы убедиться, что тот мертв. Пули, войдя в спину, прошли навылет. Из груди торчали наружу осколки разбитых ребер. Кровь тихо вытекала из ран. Боец не дышал.
– Сдох, собака! – двое или трое бандитов выпустили в уже мертвое тело еще несколько очередей.
– Всё. Пошли смотреть, как будут умирать остальные…
Холод, трясущийся на голове ботинок и звуки выстрелов вернули в действительность. Лежавший в мокрой майке боец только сейчас понял, что на нем не было куртки. Помутневшим взглядом он смотрел вокруг себя, выхватывая остатками сознания рваные картинки происходящего.
Страх уже лишил его слуха. Он не слышал, что творится вокруг него. Он мог только видеть. И он увидел, что все бойцы его взвода, которые добрались вместе с ним и лейтенантом до поселка, уже неподвижно лежали вокруг него. Все они были мертвы. Остался лишь он.
От холода его снова стало знобить, захотелось согреться. Он поджал под себя руки, прижав их к мокрому, холодному паху. Рукам стало немного теплее, но плечи, грудь и спину трясло. Он силился вспомнить, где он потерял куртку? То ли не надевал её вообще и прямо на голое тело набросил бронежилет, выбегая из блиндажа, когда начался бой, то ли снял её с себя вместе с бронежилетом, когда бежал с позиций в поселок? Но он так и не вспомнил это.
«Да какая разница?» – теперь ему все стало как-то безразлично. Абсолютно все. Даже собственная жизнь. Грань между жизнью и смертью, ощущение и понимание которой заставляет человека цепляться за жизнь, уже была стерта. И теперь он не боялся перейти эту грань. Ведь все, кого он знал, с кем он был последнее время, кто окружал его, уже перешли ее до него. Все они были уже по ту сторону, все они были мертвы.
Они ушли и оставили его один на один с ужасом, царившим вокруг. Он был последний.
«Почему последний, почему его не убили первым?»
Рассудок на мгновение вернулся к нему, и он вдруг понял, что все из-за майки.
Он был в одной майке. Его куртка с погонами старшего сержанта была где-то брошена, и никто из «духов» так и не понял, что он был заместителем командира этого взвода. Иначе они убили бы его вслед за лейтенантом. Но в их глазах он был всего лишь жалким и обоссанным «чмошником», в потной майке, в мокрых и грязных камуфлированных штанах. Поэтому его не убили сразу. Вначале его хотели оставить в живых: такой жалкий был у него вид. Оставить в живых, взять с собой и водить по горам как образец трусости, но в последний момент, жажда крови и пропавшее желание возиться с ним, решили его судьбу.
«А ведь все уже ушли. Они ушли туда, где нет этих жутких людей. Они уже не боятся их, не молят о пощаде, не унижаются перед ними. Этот кошмар для них уже закончился. И все они сейчас лежат спокойные, и уже совсем ничего не боятся, и им даже не холодно. Им, наверное, хорошо там, куда они ушли. А я все еще здесь, и всё ещё боюсь.
Боюсь?
Нет. Нет, я уже ничего не боюсь. Я не боюсь, ни этих людей, ни того, что они делают. Потому что я знаю, как их обмануть. Я знаю, что нужно делать: я сбегу к своему взводу. Да, я уйду к нему. Я тоже умру, и тогда уже не буду бояться ничего. И весь этот ужас наконец-то закончится. Там будет хорошо. По крайней мере, там будет не так страшно, как здесь, там будет спокойно. Ведь они все уже спокойные, – обессиленным и уже безразличным взглядом «Замок» смотрел на трупы солдат, – Только как умереть, чтобы без боли, быстро?»
Он перестал видеть. Страх лишил его зрения. Вокруг него сгустилась тьма, как будто кто-то выключил день. Но его это уже не пугало. Мысли путались, из памяти начинали выплывать какие-то смутные картины из его жизни. Он постепенно уходил от реальности.
Бородач, закончив расправу над очередным бойцом, посмотрел на маленького, худого моджахеда, державшего ногу на голове пленного солдата. Он давно обратил на него внимание.
Бородач видел, как тот смотрит на него. С каким восторгом и завистью. Он знал таких людей, маленьких, трусоватых, подлых. Они, забитые, никому не нужные и всеми презираемые, каким-то чудесным образом вдруг получив привилегии или власть, становятся кровожадными и беспощадными тиранами, вымещая на подвластных им тот страх и те унижения, которые им самим приходилось когда-то испытать. Особенно же им нравится вымещать свою злобу на более сильных, чем они, людях, видя их беспомощность, страх и мучения. Они получают от этого удовлетворение. Неописуемое удовлетворение, сродни сексуальному.
Но вместе с тем, они становятся по-собачьи преданны тем людям, которые дают им преимущество перед другими. эти привилегии и власть. Они готовы угождать своим хозяевам во всем, выполнять любую их команду. Они становятся самыми управляемыми рабами, боготворящими хозяина и безмерно гордящимися этой своей рабской участью. Раб, получивший власть над другими рабами, становится еще большим тираном, чем его хозяин, а значит, хозяин может положиться на него в деле усмирения остальных рабов.
«Хороший пес», – Бородач подошел к худому, хитро ухмыляясь, посмотрел на него и протянул свой нож.