Страхи мудреца. Книга 2

Ротфусс Патрик

Я склонился пред его мудростью и провел остаток дня, помогая ему. Я носил воду и раздавал хлеб. Быстро осмотрел детей, сходил к аптекарю и принес кое-какие лекарства, которые должны были им помочь.

Напоследок я занялся самим Траписом, насколько он мне это позволил. Я растер его бедные опухшие ноги камфарой и матушкиным листом, потом подарил ему обтягивающие чулки и пару хороших башмаков, чтобы ему больше не приходилось ходить босиком по сырому подвалу.

По мере того как день сменялся вечером, в подвал начали стекаться

оборванные ребятишки. Они приходили, надеясь что-нибудь поесть, или потому, что были ранены, или потому, что хотели переночевать в безопасности. Все они с подозрением косились на меня. На мне была новая, чистая одежда. Я был чужой. Мне были не рады.

Если бы я остался, начались бы неприятности. Самое меньшее, мое присутствие напугало бы оборвышей, и они бы не решились тут ночевать. Поэтому я простился с Траписом и ушел. Иногда единственное, что можно сделать, — это уйти.

* * *

Поскольку у меня было несколько часов до того, как кабаки начнут наполняться народом, я купил себе лист кремовой писчей бумаги и конверт того же цвета, из хорошей, плотной бумаги. И то и другое — отличного качества, куда лучше, чем все, что мне доводилось иметь прежде.

Потом я отыскал тихое кафе и заказал себе чашечку шоколада и стакан воды, положил бумагу на стол, достал из кармана шаэда перо и чернила. И изящным, гладким почерком написал:

«Амброз!

Ребенок от тебя. Ты знаешь, что это правда, и я тоже.

Я боюсь, что семья от меня отречется. Если ты не станешь вести себя как благородный человек и не выполнишь своих обещаний, я пойду к своему батюшке и расскажу ему все.

Не пытайся меня проверять. Я на все решусь!»

Подписи я не поставил, только написал одну заглавную букву, которая могла сойти за замысловатое Р, а могла и за неровное В.

Потом я обмакнул палец в стакан и уронил на листок несколько капель. Бумага под ними слегка вздулась, и чернила расплылись, а потом я их промокнул. Вышло очень похоже на слезы.

Потом я уронил еще одну тяжелую каплю на инициал, который я поставил вместо подписи, так что он сделался еще более неразборчивым. Теперь буква могла сойти и за Б, и за Е. А может, даже и за К. Короче, за любую букву.

Я бережно сложил листок, потом подошел к одной из ламп и капнул на конверт увесистой сургучной кляксой. На конверте я написал:

«Амброзу Джакису

Университет (в трех километрах к западу от Имре)

Пустоши Беленэ

Центральное Содружество».

Я уплатил за шоколад и отправился на площадь Гуртовщиков. За несколько улиц оттуда я снял с себя шаэд и спрятал его в свой дорожный мешок. Потом бросил письмо на землю, наступил на него, немного повозил в грязи, поднял и отряхнул.

Почти у самой площади я увидел последнее, что мне было нужно.

— Эй, дядя! — сказал я старику

с бакенбардами, который сидел, прислоняясь к стене. — Одолжи-ка мне твою шляпу. Получишь полпенни!

Старик стащил с себя замызганный головной убор и посмотрел на него. Голова у него была совершенно лысая и очень бледная. Он слегка щурился на заходящее солнце.

— Шляпу-то? — хрипло переспросил он. — Давай целый пенни, и забирай ее совсем, я тебя еще и благословлю в придачу.

Он с надеждой ухмыльнулся, протягивая тощую трясущуюся руку.

Я дал ему пенни.

— Не подержишь секундочку?

Я протянул ему конверт и обеими руками нахлобучил на себя старую бесформенную шляпу, натянув ее до самых ушей, и посмотрелся в ближайшую витрину, чтобы убедиться, что моих рыжих волос совсем не видно.

— Тебе идет, — заметил старик, отхаркиваясь. Я забрал у него письмо и осмотрел грязные отпечатки пальцев, которые он на нем оставил.

Отсюда до Гуртовщиков была пара шагов. Я слегка ссутулился и сощурил глаза, пробираясь сквозь густую толпу. Через пару минут до меня долетел характерный южновинтийский выговор, и я подошел к компании людей, загружавших в фургон джутовые мешки.

— Эгей! — сказал я с тем же выговором. — Вы, мужики, не в Имре, часом, путь держите?

Один из них забросил свой мешок в фургон и подошел ко мне, отряхивая руки.

— Через Имре тоже поедем, — сказал он. — А тебя что, подвезти?

Я потряс головой и достал из мешка конверт.

— У меня тут письмо в те края. Я хотел было сам его отвезти, да мой корабль уходит завтра. Я его у моряка купил в Ганнери, за целый четвербит, — сказал я. — Сам он взял его у какой-то блаародной девицы за один бит, — я подмигнул. — Я так понимаю, ей очень уж не терпелось доставить его тому парню.

— Четвербит заплатил? — переспросил дядька, заранее качая головой. — Эх ты, олух! Кто ж такие деньги за письмо платит?

— Э-э! — сказал я, вскинув палец. — А ты видал, кому письмо-та?

Я показал ему конверт.

Он прищурился.

— Джакису? — медленно прочитал он, потом его лицо озарилось пониманием. — Это небось барона Джакиса сынок?

Я самодовольно кивнул.

— Старшенький! Такой богатей, как он, за письмецо от своей милой любые деньги отдаст! Никак не меньше нобля.

Он разглядывал письмо.

— Может, и так, — осторожно сказал он. — Но ты гляди. Тут ничего не написано, кроме как «Университет». Я там уже бывал. Университет-то немаленький!

— Ну, уж небось сынок барона Джакиса не в соломенной хижине живет! — сердито возразил я. — Спроси у кого-нибудь, где самый роскошный постоялый двор, там его и ищи.

Дядька кивнул про себя, машинально потянувшись за кошельком.

— Ну, может, я и соглашусь сделать тебе одолжение, — нехотя сказал он. — Но больше четвербита не дам! Дело и без того рискованное.