Страна багровых туч. Глиняный бог

Стругацкие Аркадий и Борис

Собственно, пора кончать. Перо покоя просит, и меня зовут на процедуры. Хочу только сообщить тебе, что Михаил сейчас откомандирован на Амальтею. Амальтея — это Пятый спутник Юпитера. Сию истину ты, вероятно, узнал в школе, но забыл, конечно. Там сейчас затеваются любопытные вещи. И вообще: ты будешь штурманом, будешь и капитаном корабля, я тебя знаю. Но “Aspice hoc sublime candens, quem invocant omnes Iovem”, то бишь: “Взгляни на этот возвышенный блеск, который все называют Юпитером”. Настоятельно прошу — взгляни! Следующий большой штурм будет там — это я тебе гарантирую, как старый межпланетный волк.

Да, Миша говорил мне, что Дауге окончательно оправился и досаждает Краюхину просьбами

направить его сюда. Дело, конечно, благородное, но ты постарайся его отговорить при встрече. Пусть подождет, пока мы не насадим здесь сады. А если говорить серьезно, то я просто опасаюсь рецидивов горячки. Но все-таки чертовски хочется видеть вас, бесы окаянные!

Прощай, краснолицый! Надеюсь, не пройдет и двух лет, как ты напишешь мне.

Большой привет супруге и сынишке. Да ручку, ручку ей поцелуй, неотесанный!

Твой В.Юрковский

Венера. Порт Голконда

7.02.19.. г.

ГЛИНЯНЫЙ БОГ

ПУСТЫНЯ

Линия горизонта трепетала и извивалась в потоках раскаленного воздуха. Иногда от песчаного моря вдруг отрывался огромный ком светло-желтой земли, поднимался вверх и повисал там на некоторое время. Потом фантастический небесный остров опускался вниз, расплывался и снова сливался с пустыней.

Здесь я впервые увидел мираж.

С каждым часом жара становилась сильнее, а вместе с ней более причудливо выглядели бескрайние пески. Сквозь колышущийся горячий воздух, как сквозь кривое стекло, мир казался изуродованным. В песчаный океан глубоко врезались клочья голубого неба, высоко вверх всплывали песчаные дюны. Иногда я терял из виду едва заметные контуры дороги и с опаской поглядывал на шофера.

Высокий молчаливый араб напряженно всматривался воспаленными глазами в раскаленную даль. Густые черные волосы были покрыты серой пылью; пыль была на смуглом лице, на бровях, на потрескавшихся от жары губах. Араб, казалось, отрешился от всего земного и слился воедино с автомобилем, и эта отрешенность и слияние с ревущим и стонущим мотором почему-то придавали мне уверенность, что мы едем по правильному пути, что мы не потеряемся в безумном хороводе желтых и голубых пятен, которые обступали нас со всех сторон по мере того, как мы углублялись в пустыню.

Я посмотрел на пересохшие губы шофера, и мне захотелось пить. Я вдруг почувствовал, что мои губы тоже пересохли, язык стал жестким и неповоротливым, на зубах скрипел песок. Из кузова машины я перетащил на переднее сиденье свой дорожный саквояж и извлек термос. Я выпил залпом две кружки холодной влаги, которая здесь, в пустыне, имела необычный, почти неземной вкус. После этого я налил кружку воды и протянул ее моему провожатому.

— Пей…

Он не отвел глаз от дороги, а только еще более плотно сжал губы.

— Пей, — повторил я, думая, что он меня не расслышал.

На этот раз шофер резко повернул голову в мою сторону и бросил на меня уничтожающий взгляд.

— Пей, — протянул я ему воду.

Он изо всех сил нажал на педаль газа. Машина резко рванулась вперед, и от толчка вода расплескалась по кабине. В недоумении я несколько секунд продолжал держать

пустую кружку. Мне показалось странным, что он отказался от воды.

Прошло мучительно много времени, прежде чем пустыня снова стала холмистой. Дорожная колея совсем исчезла. Шофер ловко объезжал высокие дюны, чутьем выискивал твердый грунт, своевременно переключал передачу на переднюю ось, чтобы машина не увязла в глубоком песке. Очевидно, этот путь ему приходилось преодолевать много раз. Было почти четыре часа дня, и до места назначения оставалось ехать не более часа.

Когда в Париже, в маленьком особняке на улице Шантийон, мне рассказывали про эту дорогу, я решил, что меня просто пугают, не желая взять на работу. Высокий тощий американец Вильям Бар мне тогда говорил:

— Не воображайте, что вам предлагают рай земной. Худшего ада не придумаешь. Вам придется жить и работать в настоящем пекле, вдали от всего того, что мы привыкли называть человеческой жизнью. Я не знаю точно, где находится место вашей работы, но мне известно, что оно на краю света божьего, в самой пустынной пустыне, которую только можно себе вообразить.

— Может быть, вы мне все же скажете приблизительно, где это находится? — спросил я.

— Приблизительно? Пожалуйста. Где-то в Сахаре. Впрочем, в Агадире вас встретят и повезут куда нужно. Больше я ничего не знаю. Хотите — соглашайтесь, хотите — нет. Ваша воля.

Я вспомнил объявление, которое накануне прочитал на улице Дюбак:

“Молодой, не боящийся трудностей химик-лаборант требуется для работы вне Франции. Выдающиеся возможности в будущем, после завершения исследований. Возможны денежные и другие награды. Уникальная специализация. Рекомендации не обязательны. Желательно знание немецкого языка. Обращаться: улица Шантийон, 13”.

Я согласился, и за этим последовал аванс в размере двух тысяч франков, затем короткое прощание с матерью, документы, которые мне почему-то выдали в американском консульстве, дальше Марсельский порт, Гитрактар, шторм в Атлантике, Агадир и вот я здесь, в этом бескрайнем песчаном море.

Солнце светило оранжево-красным светом, когда вдруг из-за неровной линии горизонта появилось что-то, что не было похожим на мираж. Автомобиль наезжал на свою быстро вытягивающуюся тень. Проваливаясь в глубоком песке, он приближался к ярко-красной полосе, которая постепенно вырастала над землей, превращаясь в бескрайную ограду. Она убегала на север и на юг, и ее границы терялись за песчаными холмами. Казалось, вся пустыня была перегорожена глиняной стеной пополам, и в ее центре виднелся темный квадрат, который, по мере того как мы приближались, принимал очертание огромных ворот. Ограда была очень высока, и на ее вершине в четыре ряда была протянута колючая проволока. Через равные интервалы над проволокой возвышались высокие шесты, на которых висели электрические лампочки. Они блестели кроваво-красными звездами в лучах заходящего солнца. У ворот, справа и слева, можно было различить два окошка. Мы подъехали к стене вплотную, и я вспомнил слова Вильяма Бара “На краю света божьего”. Может быть, это и есть край света?

— Это здесь, — хрипло произнес шофер, медленно выползая из кабины. Несколько секунд он стоял на песке, весь скрючившись, потирая колени затекших ног.

Я достал из автомобиля свои немногочисленные пожитки: чемодан с бельем, саквояж и стопку перевязанных бечевкой книг — и пошел к воротам. Они походили на гигантский конверт, по углам запечатанный стальными печатями-болтами.

Шофер подошел к правому окошку и постучал. Оно открылось, и в нем на мгновение показалось темно-коричневое лицо. Последовал негромкий разговор на непонятном мне языке. Затем послышалось слабое гудение, и ворота медленно раскрылись.