Страна цветущего шиповника
Шрифт:
Няня с Марией навещали Тину каждый день, и к их приходу она старалась взбодриться. Улыбалась, говорила что-то. А после ухода вздыхала, будто сбросив с плеч тяжелый камень. Всё, ушли. Можно больше не притворяться.
Тина ложилась в кровать и молчала — то закрывая глаза, то глядя в потолок.
«У вас тяжелая депрессия, сеньора. После аварий такое бывает. Вам нужны позитивные эмоции, старайтесь чаще общаться с дочерью. Если хотите, можем выписать вас пораньше...»
«Нет! — Мысль о том, что притворяться придется постоянно,
Она послушно пила какие-то таблетки. От беседы с психологом отказалась — сказала, что доверяет только своему врачу, который сейчас якобы находится в отъезде.
О чем ей говорить с психологом? О том, что убила мужчину, который — единственный — что-то для нее значил?
Что, оказавшись перед выбором, снова струсила? Что теперь ей стыдно смотреть в глаза дочери, разговаривать с ней?
Что она прячется в больнице — потому что ей стыдно выходить отсюда? Что ей попросту стыдно жить?!
Причину так называемой «тяжелой депрессии» она и без психолога отлично знает. И у нее нет ни малейшего желания из этой депрессии выбираться.
Редкие звонки из офиса Тина старалась сворачивать побыстрее. Разговоры с сотрудниками в основном сводились к «действуйте, как считаете нужным, я вам полностью доверяю, спасибо».
Когда-то Тине казалось, что без ее присутствия, ее неизменной «руки на пульсе» бизнес немедленно загнется. Она редко позволяла себе надолго выпадать из текущих дел, два-три дня — максимум, на который была способна. Беременная Марией, ездила в офис едва ли не до последнего дня, а уже через месяц после рождения дочери снова появилась на работе. Тина любила свой бизнес, это была ее гордость, творение, созданное ее руками. А сейчас стало наплевать и на него.
— Врач попросил вывести вас на прогулку, сеньора. — В палату вошла медсестра. — Присядьте, пожалуйста, я помогу вам одеться.
Тина вздохнула и села. О том, что отвертеться от «врач попросил» не удастся, знала по опыту.
***
— Чудесная погода, не правда ли? — Медсестра заботливо придержала перед Тиной дверь. — Помочь вам выйти в сад?
— Я справлюсь, спасибо. У меня сломаны руки, а не ноги.
Медсестра дежурно улыбнулась. Проследила за тем, как Тина спускается по ступенькам крыльца, и закрыла дверь.
«Садом» называлась платановая аллея, уставленная аккуратными скамейками и вазонами с цветами. Тина села на ближайшую скамейку. Далеко идти не хотелось. Ей вообще ничего не хотелось.
Высвободив из повязок, опустила на колени руки — одно плечо и оба предплечья оставались упакованными в гипс. В правой руке Тина держала эспандер — ей полагалось сжимать его в кулаке, в каждой руке поочередно, чтобы побыстрее восстановить подвижность пальцев. Тина ненавидела эспандер всей душой и ей не было никакого дела до подвижности пальцев — пусть хоть вовсе не восстанавливается. Приступать к занятиям не спешила.
Сидела — с неловко
Больные на скамейках редко сидели по одному — обычно по двое-трое, беседуя друг с другом и посетителями. К Тине тоже скоро придут Мария с няней. И ей тоже придется с ними беседовать...
Тина услышала странный звук. Через мгновение поняла, что издает его сама — что-то среднее между стоном и щенячьим поскуливанием. Оборвала звук, торопливо оглянувшись — не услышал ли кто. Но нет, все заняты. Общаются.
Тина забралась на скамейку с ногами, загипсованные руки пристроила на спинку, голову — на руки. Теперь со стороны можно подумать, что женщина любуется вазоном с цветами. А главное — теперь никто не заглянет ей в лицо.
— Мне надо выписаться, — сказала Тина вслух. — Надо выйти отсюда. Надо заставить себя... Ради дочери — надо. — Взгляд упал на зажатый в кулаке эспандер.
Охваченная внезапной злостью, Тина бросила его на скамейку, столкнула ногой. Отлетевший эспандер плюхнулся в вазон. Оранжевые и фиолетовые примулы неодобрительно закачали головами.
— О. Вы что-то уронили, сеньора.
Тина вздрогнула. Голос раздался сзади — мужской, до боли знакомый.
Не может быть. Ей показалось... Тина застыла, не веря. Не решаясь обернуться.
А мужчина больше ничего не сказал. По асфальту прошуршали мягкие шаги, Тина увидела ноги в потрепанных джинсах.
Когда упавший в вазон эспандер сжала рука с татуированной пантерой, Тина почувствовала, что у нее темнеет в глазах. Голову она все же успела поднять. И серьезное, без привычной усмешки лицо Ника разглядеть успела — перед тем как потеряла сознание.
***
... — Сеньора! Очнитесь! — Тину держала за подбородок чья-то рука. В нос бил резкий запах, перед лицом Тины водили ватным тампоном.
Тина дернула головой, пытаясь избавиться от запаха.
— Очнулась. — Рука с тампоном опустилась, голову Тина приподняли. — Как вы, сеньора? Голова кружится?
— Говорю же вам, все в порядке! — Нет, ей не показалось. Это действительно Ник. — У вас тут слишком свежий воздух, сеньора к такому не привыкла.
— Полагаю, что мне все-таки лучше знать, — недовольно парировал врач. Кивнул на Ника. — Этот человек сказал, что пришел навестить вас — хотя лично я впервые его вижу... Простите мою навязчивость, вы знакомы?
— Да, — выдохнула Тина.
— Мы — друзья детства, — подсказал Ник.
— Да... мы друзья. Детства. Пожалуйста, оставьте нас.
— Как вы себя чувствуете? Может быть, лучше вернуться в палату?
— Все хорошо. — Тина откашлялась. — Всего лишь небольшая слабость. Возможно, действительно свежий воздух.
— Что ж, как скажете. — Врач поднялся. Повернулся к Нику. — Если сеньоре опять станет дурно...
— Да-да, — кивнул тот, — панику поднимать умею.
— Я заметил, — проворчал врач.