Страна «гирин герен»
Шрифт:
Сработала догадка: врач — больница.
Нигерийцы — народ общительный, готовый помочь заезжему человеку, в случае надобности, во всем. В ближайшей клинике мне дали нужный адрес. Оказалось, что русский доктор хорошо известен в городе. Вскоре я подрулил к серому двухэтажному зданию больницы. В коридорах было полно посетителей, пахло специфическим запахом, знакомым всем нам по клиникам. Медсестра проводила меня до кабинета, перед которым с детьми толпились мамаши, с плеч до щиколоток обмотанные тканью, заменяющей им платье.
— Здесь!
Мне разрешили пройти к доктору, я открыл дверь. В небольшом кабинете было трое. Врач-нигериец, склонившись над курчавым мальчонкой, лежащим вверх животом на кушетке, выслушивал его стетоскопом. На стуле около двери сидела встревоженная мать.
Где же советский врач — русский доктор? Может, какая-то ошибка?
Врач ласково потрепал малыша по щеке и сказал матери:
— Ничего страшного. Приступ малярии, можете одевать. Пусть попьет таблетки!
Он выписал рецепт, отдал его женщине.
В дверь заглянули.
— Простите, вы из Советского Союза? — поглаживая ладонью высокий лоб, спросил врач. Был он строен, худощав. На руках рельефно выделялись вены.
— Да, — ответил я, недоумевая, откуда такая проницательность. Я не назывался, никому о себе, во всяком случае в Энугу, ничего не говорил и вообще впервые видел этого нигерийца.
— Рад был бы с вами поговорить, да ждут пациенты, — врач перешел на русский. — Вы надолго в Энугу?
— Дней несколько пробуду.
— Тогда в семь вечера жду у себя, — врач протянул визитку. «Чуди Ачуфуси, доктор», — было выведено на белой лощеной картонке, в левом уголке которой указывался адрес дома.
К назначенному часу я был у Чуди Ачуфуси. Одет он был свободно, по-домашнему: хлопковая рубашка с коротким рукавом, шорты, сандалеты на босу ногу. В доме Чуди Ачуфуси хозяйствовал один: жена с двумя маленькими дочками уехала навестить деревенских родственников. Предложив располагаться поудобнее в мягком кресле, хозяин отправился на кухню готовить ужин.
Без угощения у нигерийцев разговор — не разговор. Раз попал в дом, значит, гость, а гостя нужно перво-наперво, по местным обычаям, накормить: пустой желудок не располагает к приятной, задушевной беседе.
Пока Чуди Ачуфуси двигал на кухне плошки, я осматривал жилище. В комнате, где я находился, — судя по всему, гостиной, обстановка более чем скромная. Передо мной, около стены — мягкий диванчик, журнальный столик, еще два таких, как и мое, кресла с большими спинками. На стенах открытки с видами Москвы и Нигерии. Среди них в центре в отполированной рамке из красного дерева большая, человек на сто, групповая фотография. Я подошел поближе.
Участники торжества расположились ступеньками, словно для исполнения сообща величественной песни, с тем лишь различием, что самые уважаемые люди — преподаватели с задумчиво грустными лицами — сидели впереди на стульях. За преподавателями, на подставках — одна выше другой — находились улыбающиеся юноши и девушки. Каждая личность занимала не более двух квадратных сантиметров, и все же я быстро нашел хозяина дома — в середине второго ряда. В правом нижнем углу фотографии выделялась четкая надпись: «Москва. Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы».
За отдернутым цветастым пологом была другая комната с письменным столом, заваленным папками, книгами. К столу впритык — во всю стену шкаф с книгами.
Чуди Ачуфуси потчевал меня шримсами — розовыми креветками, запеченными в масле, тушеным мясом, густо сдобренным перцем и другими специями, отчего во рту пылал пожар.
— Наверное, удивились, когда я спросил, что вы из Советского Союза?
— Еще бы!
— Говорят, что иностранец, проживший несколько лет в какой-либо стране, потом безошибочно, если у него, конечно, есть дар хоть малейшей наблюдательности, узнает при встрече в других местах ее граждан. Я этому не верил. А вот побыл в Москве, убедился, что это так. Советского человека при встрече узнаю сразу. Есть у вас в облике, манерах поведения такое, чего нет у других, — открытость, щедрость, коллективизм, внутренняя доброжелательность.
За распахнутым окном трещали цикады. Мы вспоминали Москву, ее проспекты, театры, музеи, студенческую жизнь. Расстались за полночь. Чуди Ачуфуси вызвался проводить меня до гостиницы. Энугу еще не угомонился. Кое-где, у тротуаров, несмотря на поздний час, светились огоньки — уличные торговки предлагали разную снедь запоздалым прохожим. У колонок с водой переговаривались и стучали ведрами женщины. Откуда-то лилась мелодия африканского танца «хайлайф».
Все дни, пока был в Энугу, я в свободное от других корреспондентских дел время встречался с Чуди Ачуфуси и каждый раз присматривался к нему. Не выставляет ли он себя напоказ, не рисуется ли? Одно дело Москва, другое — своя страна. Интересно было посмотреть на нигерийца, учившегося у нас, в окружении сограждан, в привычной для него обстановке. И чем больше узнавал я Чуди Ачуфуси, тем глубже убеждался, что все его поступки, действия, весь образ жизни — не показуха, а норма поведения. Годы, проведенные в университете, — это не только лекции, семинары и практические занятия. Это был период его становления как специалиста, пора нравственной закалки, формирования активной жизненной позиции…
Чуди Ачуфуси встречали всей деревней. В костюме под галстук, в башмаках он чувствовал себя несколько смущенно среди земляков в обшарпанных будничных одеждах. Деревенский вождь, вырядившийся по такому случаю в агбаду, не отходил ни на шаг. В родной безымянной деревеньке, затерянной в лесах, мало что изменилось. Те же четырехугольные, крытые пальмовыми листьями мазанки. Окна без стекол, вместо дверей — матерчатые пологи, полы земляные. Около хижин рылись в земле тощие куры, с плетеных изгородей свешивались тыквы.
Вспомнилось, как заставляли его поднять левую руку над головой и дотянуться до кончика правого уха, — значит, достаточно подрос и может учиться. В школе он узнал, что за деревней существует большой мир, который раньше был скрыт стеной тропического леса, и что, если выйдет на дорогу за лесом, ей нет конца. В последний школьный год все чаще стал задумываться о своем будущем. Дорога, на которую он вышел в детстве, влекла дальше. Где-то за океанами и морями, горами и лесами были другие неведомые страны и среди них — Советский Союз. Попасть бы туда! Такая возможность вскоре выпала. Чуди Ачуфуси, с блеском закончившему школу, предложили поехать для дальнейшей учебы в Советский Союз. Мысль, что он, Чуди, отправится в страну белых людей, рассердила соплеменников. Они твердо были убеждены, что незачем перенимать у белых несуразные обычаи.
— Я же в Советский Союз.
— Это к красным?
— Не к красным, а к хорошим людям.
— Учиться и жить на что будешь?
— Стипендию дают.
Он все же настоял на своем. И вот теперь те же люди радуются вместе с ним, что получил образование, стал ученым человеком.
На площади в центре деревеньки Чуди Ачуфуси сидел в кресле рядом с вождем — почет не каждому выпадет. Бесконечное число раз повторял односельчанам о своей жизни и учебе в Москве.
Во время трапезы вождь, подвинувшись поближе, доверительно спросил: