Страна Гонгури
Шрифт:
Так и стояли в полной боевой – пока ясно не стало, что гансам тоже не до войны: и у них началось. Тут и нам – приказ о передислокации. В тылу – уже полный развал, и как мы через все это, со всей техникой и имуществом, не бросив даже паршивой полевой кухни – хоть книгу пиши. Но прибыли куда указано – Шадринский округ, откуда "три года до границы скачи" – и ни кормежки, ни жалования. Что ж, мы все понимаем – самим надо обустраиваться, коль никому до нас дела нет! Все ж не фронт – и то хорошо. Даже учения проводили – чтоб боевая подготовка не терялась.
– Если после перемирия, значит ноябрь это был, не раньше – заметил Итин – тогда порядок революционный уже повсюду был! Как же вы после-то – на той стороне оказались?
– Эх, братец, все было б иначе, не сделай ты меня таким… Шило в заднице, очень хотелось революции быть полезным, чтоб рядом с тобой – когда все ж встретимся. Сидели там какие-то, в Совете, под флагом красным – но как-то вышло, что они меня стали слушать, а не я их. Я тогда литературы вашей начитался -местные даже меня поначалу партийным считали, по разговору. После, когда узнали – просто предложили мне билет выписать. А я – отказался, из гордости глупой. Хотелось – чтобы из твоих рук получить, когда увидимся наконец.
– Врешь! – сказал Итин – советы, это ж в самом начале было, еще до комбедов: упразднили их уже к ноябрю. А билет партийный – это ж только Комитет местный выписать мог, никак не Совет!
– А какая разница? – спросил Младший – как они у вас числились: совет, комбед, комитет? Сегодня одно, завтра по-другому называется – ну и я там же, со СВОИМ пониманием текущего момента, как ты меня учил – чтобы, за новую жизнь, и по правде. Как старший воинский начальник – обеспечивал революционный порядок во всей округе. Охрана территории, патрули – все войной отработано было: бандитов, мародеров, уполномоченных всяких, кто грабит – по законам военного времени. Народ – был доволен. Старосты сельские к нам даже рекрутов вели, как в прежнее время – до полного штата бригаду пополнили, обучили как могли; фронтовиков бывших брали охотно – тех, кто поначалу по хатам, а осмотревшись решил, что в смуту спокойнее в строю!
Ты мне скажи, старшой – кто это придумал: гансов пленных за хлебом послать? И не надо мне про интернационализм – всего лишь, желание из-за колючки прочь: у новой власти проблемы с народом – яволь, герр комиссар, усмирим! Представь, как это – где неприятеля с времен наполеона не видели, и вдруг такая орда, что по-нашему лишь "эй, матка, курка, яйки!"! А мужики только с фронта, три года против этих самых гансов, и винтовочки многие с собой прихватили, в смутное-то время! А гансы помнят, что эти славянские недочеловеки не только им не покорились, но еще и крепко морду набили. Знаешь, какой это был интернационализм?
Не знаешь – так расскажу. Отбирали – не долю установленную, а все вчистую, и не только еду, но и вообще, ценное все. Кто слово скажет против – пулю на месте. Баб и девок – толпой насиловали. Скотину, которую с собой увести не могли – резали и жрали. Избы жгли, каждую пятую по улице – просто так, для устрашения. А если сопротивление – штурмом деревню взяв, загоняли выживших в амбар, всех – баб, детей, стариков – и сжигали живыми, как в оккупированном Полесье.
Женщину одну помню – молодая совсем, а уже седая. Рассказывала – когда к ней пришли, она умоляла – хлеб не забирайте, у меня ж дети малые, чем их кормить? Ганс тогда ребенка ее за ножки взял – и головой об печку. И говорит спокойно – видите, фрау, эта проблема решаема. Отдадите спрятанное – или остальных так же?
Ну и мы их – по совести и правде. Как ты меня учил. Боекомплект загружен, баки доверху – к бою готовы. Разведка доложила, где и когда гансы к нам, место выбрали удачно, замаскировались. А они – даже без дозора, как по своей земле.. В головную машину – снаряд, затем в последнюю – чтобы не удрали. Кто успел из колонны в лес – тем еще хуже: как мужики их вылавливали, так гансы те после жалели очень, что не повезло им в машинах своих сгореть! Пленных – не брали. У себя гансов вывели, как клопов – к нам под защиту, из губерний соседних, целыми деревнями бежали! А я доволен был – и верил, что все делаю правильно!
И вдруг, приезжает от вас чрезвычайный комиссар. Фамилия какая-то еврейская – Мех.. или Менж.. – тьфу, не помню уже. Приказал – построиться, бумагу достал, зачитывает. Я слушаю – это ж приговор ревтрибунала, меня – за срыв хлебозаготовок! В рядах ропот, качнулись уже все – комиссар за маузер, хотел меня, как собаку, прям на месте, показательно! Вот когда я пожалел, что билет от Совета-Комитета не взял – был бы партийным, другой бы стал разговор – а так все ясно: как бывшего офицера! Однако, жить хотелось, и умение никуда не ушло – он уже маузер мне в лоб нацелил, а я все ж раньше успел! И мои не оплошали – прежде, чем свита комиссарова опомнилась, ее всю туда же. Однако же, флаг красный не спускали. Думали – разберутся, ведь по правде все!
А нас всех, разом – в мятежники! Без всяких переговоров – надо драться, или погибать, ни за что. И тут к нам – делегаты от белопогонных, на предмет боевого союза. Я ж Верховного прежде еще знал – он надо мной корпусным был, в Карпатах, на той еще войне. И он меня помнил – как второго "Александра" вручал. У нас – выбора нет. Так вот и вышло – что с тех пор, на той я стороне. Солдаты мои – со мной, как с фронта привыкли. Что интересно, партийные местные, из совета-комбеда – тоже! Я никого не неволил – честно сказал: кто хочет!
– Иуда! – бросил Итин – гад! Мало того, что сам, так еще и других, за собой! Кто верил тебе – по несознательности. За одно это – к стенке тебя!
– А вы сами – кто? Не иуды? Я ведь тоже читал – "Государство революции", что Вождь наобещал. Что диктатура пролетариата – это лишь временно, пока народ свою подлинную власть не выберет! И что будет тогда всем – свобода и справедливость! А вы сели – и сразу все Советы разогнали! Диктатура – даже не пролетариата, а Партии! Крестьян в комхозы – подъем, обед, отбой по сигналу, на работу строем, поля колючкой огорожены, чтобы не сбежал никто! Рабочих – на казарменное положение: за ворота нельзя, семьи врозь, и койка с пайком вместо зарплаты. Все как прежде, даже хуже еще – только вместо царя, вы! Может, и свобода ваша – вранье? А просто – из грязи в князи захотелось? Сами сели, а на народ – плевать? Чрезвычайкой кормите, вместо хлеба?
– Плевать? – спросил Итин – ладно, ЧеКа та самая, это понятно. А чрезвычайная комиссия по борьбе с голодом? По борьбе с неграмотностью? По борьбе с сыпным тифом? ВОСЕМЬ чрезвычайных комиссий было, и та самая – лишь одна из них! Это как – плевать? Время сейчас такое – чрезвычайное. Пока не кончится война..
– И наступит всем гонгури! – усмехнулся Младший – читал я тоже, про будущее ваше светлое! Где все, как винтики: работают, где им укажут, и живут, где прикажут! Всегда готовые завтра поворачивать реки, сносить горы, строить мост через Берингов пролив, или осушать Антарктиду. Ехать куда пошлют, без имущества – на новом месте все будет: и койка, и пайка, и вещдовольствие. Домов своих ни у кого нет, едят все в общей столовой, одеваются из общих складов – по единому установленному образцу. Семей тоже нет – все живут со всеми, как в стаде, если нет медицинских противопоказаний – и дети не знают родителей, сразу забираемые в светлые и чистые воспитательные дома, на попечение особого персонала. Все разговоры, и даже мысли – лишь о том, как лучше сделать работу. Усомнившиеся получают особые пилюли – и снова вливаются в ряды, сразу все осознав и раскаясь. Как прочел я, так и решил: не по пути мне, в ТАКОМ будущем жить!