Страна Гонгури
Шрифт:
– Эх, ты, дурак! – сказал Итин – герой паленый, как водка в заставском трактире!
– А в рыло? – спросил Младший брат – или, кроме ругани, ответить нечем?
Итин вспомнил – первые дни, после Десяти. Первые указы революции – о начале переговоров к перемирию, о разделе земли между теми, кто обрабатывает, о выборах в новую власть – Мир, Земля, Вся власть Советам. Сначала радость – а после голод, в первые же недели. Хотя урожай в тот год был хорош – не было ни засухи, ни морозов, ни саранчи. Однако, мужики, из крепких хозяев, не везли хлеб в города – ожидая "настоящую" цену. Уполномоченных, пришедших тогда еще с уговорами, не с оружием – даже не били, просто смеялись в лицо:
– А спляши-ка, городской, перед нами – чтоб, в два прихлопа, три притопа! Понравится, может что и дадим. Тит Титыч, кажись, у вас в амбаре зерно подгнило – для хорошего человека из города, такого добра не жалко! А вы кыш отселева, голодрань батрацкая, работать надо – зрелища только для людей!
– Земля, отныне и навечно, общенародная собственность, единая и неделимая! – заявил тогда Вождь – вместе со всем, что на ней растят. Мы не сумеем получить достаточно хлеба от множества малопроизводительных мелких хозяев – и к тому же, общенародное владение имеет громадные преимущества, как с точки зрения воспитания масс, так и более высокой производительности, удобства механизации и организации. Потому – нет растаскиванию земли по наделам, и да здравствуют коммунистические сельские хозяйствования – комхозы!
Народ в ответ схватился за винтовки, обрезы, и вилы с топорами. И побежал в армию белопогонных. Так началась гражданская война…
– Мы верили – сказал Итин – мы сами верили, тогда. Что революция придет, как в цветах: общее счастье, справедливость, всем сразу. Мы верили – что достаточно лишь свергнуть эксплуататоров. Дать народу свободу выбирать – и он, конечно, выберет нас, Партию, свой авангард! Кто, как не мы, лучше знаем его нужды и беды? Кто не жалел крови и самой жизни – ради его блага? Кто лучше может вести его к свету, руководить великой стройкой нового мира?
И вдруг оказалось – мы ошиблись. Что века угнетения – испортили человеческий материал, сделав его совсем не таким, как мы представляли. Что очень во многих, да почти в каждом – внутри сидит маленький буржуй, которому лишь дать волю.. И если ТАКИМ дать свободу – каждый, по мере сил, или станет новым эксплуататором, или затащит в свой угол все, до чего дотянется, и меня не тронь!
Итин вспомнил – надписи мелом, на дверях ячеек: райком закрыт, все убиты! Контрреволюция под лозунгом – вся власть Советам! Кроме Партии, откуда-то взялись еще девятнадцать – и народ, по забитости и темноте, готов был выбрать неизвестно кого. Новоизбранные Советы расстреливали коммунистов – "власть Советам, а не партиям"! Свобода! – и часто власти не было ВООБЩЕ – при разгуле суверенитетов и бандитизма, местные Советы всерьез ВОЕВАЛИ между собой – за спорные территории, всей имеющейся в наличии вооруженной силой. В Киеве в один день сожгли Печорскую лавру и перебили двадцать тысяч евреев; в Риге и Гельсингфорсе вешали на городских фонарях офицеров вместе с коммунистами; повсюду резали инородцев – чеченцев, таджиков и прочих; нельзя было понять, где идея, а где сведение счетов, и просто грабеж! Все воевали со всеми – в Петрограде еще слушали Вождя, но в каждом уезде сидела уже своя власть, чем дальше тем сувереннее, и грабила все, до чего могла дотянуться.
Под вагоном территория
А в вагоне Директория
И сказал тогда Вождь:
Народ пока не готов к свободе. Переходное время железной пролетарской диктатуры продлится до тех пор, пока не возрастет сознательность народа! Мы, авангард, поведем всех за собой – железной рукой, вперед к счастью! Пролетарское принуждение – не ради эксплуатации, а в помощь тому, кто слаб сам: по капле выдавить из себя буржуя!
– Себя без остатка для дела общего отдать! – сказал Итин – сперва по приказу, после привыкнешь, научишься с радостью! Людей меняем, другими делаем – как новую породу выводим. Машину общества собираем – лучшую. Кто-то при этом в отходы, в стружку, в щепки – что поделать, иначе детали не выточить, для машины. Эх, жалко – не научил я тебя главному! Смелым, сильным, умелым, даже честным – не главное это. Мы – сами не знали, тогда. А первое самое: готов ты частью влиться, себя растворив – или по-прежнему, за себя? Вот и остался ты – тот же мальчишка, играющий в индейцев и охотников – но без партийного руководства. Партия наша – это сила, ум, честь общие! А ты – своим умом шел, и в стороне от всего! И как бы ты ни хорош был, сам по себе – если частью общего не хочешь, значит, стружка ты бесполезная: цепляешься пока, а все рано – утиль! Зря я тебя – от дела берег. Убили бы тебя тогда – и то для тебя лучше бы вышло: человеком бы остался. Нас в будущем, светлом и неизбежном, добром помянут – а тебя и не вспомнит никто: сдохнешь впустую, или жить будешь впустую! Вот и поговорили – теперь можешь меня кончать. Только мальчишку пожалей – если убьешь, так сразу. Прощай.
Все было сказано – все ясно. Слышно было, как бранятся мужики у амбара – забирая обратно провизию. Сновали по деревне солдаты в пятнистом. Светило солнце, близясь к полудню. В небе кружилось воронье. И лежали поодаль мертвые тела – бойцов отряда, кто вчера еще сидел здесь у костра и мечтал о светлом будущем, когда люди полетят к звездам.
– Да, хороши твои слова, старшой! – заметил Младший – ну а если, не будет мировой революции? Никогда. И коммунизма обещанного – тоже.
– Револьвер мне дай. С одним патроном.
– Застрелиться хочешь?
– Нет, тебе пулю в лоб пустить!
– Это что-то докажет?
– Нет. Но хоть ты сдохнешь! Если ты в коммунизм не веришь, в цель единственную, ради которой жить и умирать стоит – зачем тебе жить?
– А просто. Жить – как все.
– Это не жизнь. Существование. Если – без цели.
– А если наперед знать, что будет? Лет через семьдесят. И черта с два – вы там увидите коммунизм! Эй, поэт – знаешь, какие песни сочинять о нас будут потомки?
Было красное небо, и белый костер. И зигзаги подстреленных птиц. И ревущая конница с бешеных гор. И разливы горящих станиц. Как в тифозной горячке, металось "ура" – По ковру из разрубленных тел. И в атаку, под музыку, шли юнкера – За орлом, что по небу летел. О, мятежная юность, восстания пыл – Хочешь, брата врагом назови. И отца пристрели, чтоб тебя не убил, Захлебнувшись в сыновней крови. Революции честь – эй, Буденный Семен! Видишь, кожанок тысячный строй? Те, кто выживут здесь, лягут в тридцать седьмом. Там, у лагерной стенки сырой. Чтоб водили туристов по вашим костям. И, с усердием всех холуев, Сладкозвучно плели иностранным гостям О романтике грозных боев. Чтобы влез на трибуну ответственный вор, Лекционно-запечный паук. Чтобы мерзко завыл красногалстучный хор. Во главе с кандидатом наук. Безоглядные рыцари глупой войны! И жестокие юноши дна. Неужели в земле вы не видите сны? И не снится вам эта страна. Может, нас вы там видите, грязных и злых? Может, слышите наглую ложь – Вот цена ваших огненных дней боевых. Вот за что вы кричали "даешь!". И за голод, за муки, за ужас атак, Вам награда – оскал сатаны. На крови – может вырасти только бардак. Где и кровь не имеет цены.– Это – не я сочинил. Это про вас будут петь – лет через семьдесят. Я – сам видел. Столько-то лет ТОМУ ВПЕРЕД, прямо как у Гонгури. Только – роман про меня писать некому.
Молчишь, не веришь? Ладно. Но – слушай. Я ведь – за ЭТИМ тебя искал, чтобы рассказать. Не веришь – так врать не мешай.
Друг у меня был. Из студентов бывших. Про социализм не думал, наукой занимался, даже на фронте, каждый час свободный в тетради что-то чиркал – как этот твой поэт. Погиб он, на Шадре. Мне, до того, говорил – если случится что, бумаги отцу, адрес есть. А желание товарища последнее – свято. Поскольку о тайне сказано не было, пролистнул я тетрадь, но ничего не понял: формулы там, выкладки, цифры – я в баллистике еще разбираюсь, а не в физике тонких материй. Адрес был в городе.. ну пусть будет К. – вдруг там еще люди причастные остались, вы же в Чеку их потащите. Был тот город тогда на нашей стороне. И случилось вскоре мне там оказаться – по делу, к истории моей отношения не имеющему.
Ну, нашел я там его отца. Тоже профессор – как у этого поэта. Передал я тетрадь и спросил, любопытства ради, и для вежливости, и чтобы разговор перевести – важное это, или так себе. Ему тоже, наверное, выговориться хотелось. Короче, открыл он – что время может быть не только прошлым-будущим, но и параллельным! Что рядом с нашим миром может быть другой, или даже несколько – где все иначе. И даже эксперимент успел поставить, еще до войны – на каких-то там протонах-электронах. Эффект какой-то обнаружил – есть! А сын – помогал ему, математически рассчитывая. Уравнения вывел – что, при подстановке коэффициентов, меняется мир. На фронте – считал. Той умной головой – в которую, ваша пуля!